Рене Кастр - Мирабо: Несвершившаяся судьба

Неужели Мирабо одумался? Зима 1787/88 года выдалась для него тяжелой; он два месяца провел в постели, страдая от кровотечений и почечных колик. Чрезмерные кровопускания и неверное лечение лишь запустят болезнь и вызовут его преждевременную смерть. Мирабо не знал, что его ждет; он думал, что стоит на пороге жизни, хотел избегнуть нищеты и политического бессилия, к которым его принуждало непонимание со стороны властей. После болезни, во время которой он написал несколько памфлетов, в том числе «Продолжение обличения ажиотажа» и «Обращение к батавам по поводу штатгальтерства», Мирабо, похоже, установил прямой контакт с правительством. Судя по всему, он встретился с министром юстиции Ламуаньоном, и тот убедил его в том, что устранение парламентов было последним шансом монархии.

Мирабо никогда не считал парламентариев неизменными защитниками свободы, но относился к ним снисходительно, потому что они были аристократами и потому что противились некоторым видам произвола: парламенты отменяли действие тайных приказов, восставали против чрезмерных налогов, порой проявляли удивительную независимость по отношению к местным властям. Можно даже утверждать, что с начала века их общее поведение породило иллюзию относительно истинной широты их политических взглядов; только Людовик XV и канцлер Мопу постигли их игру.

Таким образом, в первые месяцы 1788 года, когда Мирабо, сраженный болезнью, предавался размышлениям, в его мыслях произошел важный поворот: соединились воедино немного разрозненные теории, касающиеся французской политики. Видя, что знать ни в грош не ставит короля, Мирабо осознал, что его ненависть к деспотизму не мешает ему быть строгим приверженцем монархии: деспотизм проистекал не из принципа единоначалия, а из злой воли нескольких вельмож, обступивших монарха. Пострадав от тайных приказов, выдаваемых министрами, Мирабо в итоге выстроил теорию, которая, как ему казалось, увязывала его возможное личное благополучие со счастливым будущим его родины. Доводя это рассуждение до конца, он неизбежно должен был прийти к осуждению института парламентов, «худшей из всех аристократий — власти судей-законодателей». Следуя той же логике, следовало поддержать власть короля над народом через голову олигархии; созыв Генеральных штатов становился тогда единственным выходом.

В «Ответе на тревоги добрых граждан» содержалось больше критики парламентов, чем призывов к королю созвать Генеральные штаты. Мирабо не хотел умереть с голоду и был вынужден играть на руку министрам. Это заказное сочинение опоздало — оно вышло в мае 1788 года, тогда как эдикт об упразднении парламентов был издан 8 января. Роспуск зачатков представительских органов возмутил всю страну. Мирабо разом утратил большую часть своей популярности и понял, какой вред себе причинил. Очень скоро обстоятельства снова обернулись в его пользу: Людовик XVI не довел дела до конца — в то время как он мог вернуть себе абсолютную власть путем переворота в Париже, он уступил сопротивлению парламентов в провинции.

Чтобы восстановить популярность, поколебленную собственной переменчивостью, король слепо следовал советам Ломени де Бриенна. Тот был способен лишь на полумеры и уже испытывал страх от содеянного; не в его характере было идти против течения: указами от 5 июля и 8 августа 1788 года он побудил Людовика досрочно созвать Генеральные штаты — и они собрались 5 мая 1789 года.

К Мирабо сразу же вернулась популярность; 21 августа 1788 года он по праву писал Мовийону: «Вот уже десять месяцев, особенно последние шесть, как я служу мишенью для клеветы, потому что в разговорах не разделяю парламентского фанатизма и потому, что не написал ни единой строчки в защиту оппозиционной партии. По правде говоря, я ничего не написал и для другой стороны. Я всегда полагал, что между королем и парламентом находится маленькая безвестная партия, именуемая народом, к которой здравомыслящие и добропорядочные люди и должны принадлежать».

«За сутки страна шагнула на целый век вперед! — писал Мирабо Мовийону 11 августа 1788 года, когда о созыве Генеральных штатов было объявлено официально. — Ах, мой друг, вы увидите, что это будет за нация, в день, когда она будет создана, в день, когда талант тоже станет могуществом. Надеюсь, что к тому времени вы услышите благоприятные отзывы о вашем друге».

Теперь оставалось только обеспечить себе место в будущем собрании. Аристократ по происхождению, Мирабо должен был заседать среди депутатов от дворянства. Хотя правила выборов были еще неизвестны, вероятно, для избрания следовало получить земли в ленное владение. Чтобы выполнить это недешевое условие и обеспечить расходы на предвыборную кампанию, Мирабо не нашел другого способа, кроме как обратиться к своей семье, заверив домочадцев, что принесет им целое состояние.

Возобновление отношений продвигалось с трудом. Бальи, к которому сначала обратился Мирабо, был холоден; он не забыл о неблагодарности племянника после процесса в Экс-ан-Провансе. От отчаяния Мирабо решил возродить связи с Другом людей, но в последние пять лет вся их переписка велась на гербовой бумаге, и было нелегко вытребовать алименты у нуждающегося старика.

В 1788 году систематическое внедрение в практику собственных экономических теорий лишило маркиза де Мирабо всех доходов. Намереваясь женить своего второго сына Бонифация на мадемуазель де Робьен, он пожелал оставить продолжателю рода чистое наследство; поэтому он решил разделаться с ипотекой и смирился с продажей части имущества, в том числе парижского особняка и поместья Биньон, свидетеля стольких разорительных сельскохозяйственных экспериментов. Покупатель принадлежал семейному клану: это был его зять дю Сайян. Покупка была весьма кстати. В свое время маркиз де Мирабо сделал ему подарок: сообщил рецепт, который узнал от герцога де Ниверне, как получить сколько угодно наследников мужского пола (именно благодаря этому рецепту в 1748 году был зачат Оноре Габриэль). Убежденный примером тестя, дю Сайян, в свою очередь, упорно применял этот метод, став в результате отцом восемнадцати дочерей, которым стало уже тесно в Биньоне.

Маркизу де Мирабо предстояло удалиться в Аржантей — небольшое имение с двумя домиками, один из которых отводился госпоже де Пайи; нераскаявшиеся сожители до самого конца сохраняли видимость дружеских отношений. Старый философ издали следил за тернистым путем, ведущим старшего сына к власти. Он лучше других понял, что этот скандалист стоит ближе к реальности, чем все ослепленные руководители. «Он стал корифеем нашего века благодаря своему rimbombo [32] Громыхание ( ит .) — в переносном смысле пустая болтовня. , благодаря своему труду и бесстыдству. Он не боится быть презираемым за свое поведение, ибо в определенные века и периоды нравов это преимущество», — писал Друг людей Бальи 15 марта 1788 года, добавив к сему суровому суждению такую похвалу: «Он переменил свою жизнь, потому что время пошло за ним».