Рене Кастр - Мирабо: Несвершившаяся судьба

Острая стрела, явно пущенная в королеву! Мирабо натер ее ядом, поставив на голосование вопрос о том, может ли человек, родившийся не во Франции, исполнять здесь функции регента. Это означало поставить вопрос о праве Марии-Антуанетты на регентство, почти за два года до того, как то же самое Собрание разрешило его самым жестоким образом. А кто на примете? — задумались недоброжелатели. Ответ напрашивался один: герцог Орлеанский. Это простое предположение. Однако королева, узнав об инциденте, была уязвлена и плакала…

Возможно, именно во время этого заседания, имевшего серьезные последствия, депутат от духовенства, аббат Валле, подошел к Мирабо и прошептал ему несколько слов; коллеги трибуна с ошеломлением увидели, как великий оратор вдруг переменился в лице и поспешно вышел из зала заседаний, утирая глаза тыльной стороной ладони. Аббат Валле был шурином доктора Изабо, врача из Жьена, который, как мы помним, пользовал Софи де Монье. И мы также не забыли, что она попыталась изменить свой жребий и начать новую жизнь, с офицером дю Потера; когда ее спутник умер, Софи отравилась угарным газом…

Мирабо несколько дней не появлялся в Национальном собрании. Похоже, он оплакивал свою юность: за два месяца из жизни ушли и Друг людей, и Софи. Покинутая им женщина как будто обрела после своей кончины силу, чтобы снова смутить сердце, уже давно бившееся не ради нее. Таким же парадоксальным образом Друг людей, сойдя в могилу, взвалил на сына груз старых ошибок, совершенных обоими.

Мирабо печально размышлял об этом у себя дома, где его единственным товарищем был тогда семилетний Люка де Монтиньи, которого госпожа де Нера оставила с отцом. Покинутый нежной подругой, Мирабо все больше запутывался в сетях госпожи Лежей. Завещание Друга людей нанесло последний удар. Великий оратор, перед которым преклонялась покоренная Франция, прекрасно сознавал, что он всего лишь нищий, погрязший в долгах. В конце сентября 1789 года он не мог уплатить жалованье своим слугам, ему даже не хватало денег на хлеб насущный.

Удрученный нуждой, Мирабо однажды ранним утром явился к графу де Ламарку и сказал ему с озабоченным видом:

— Друг мой, вы можете оказать мне величайшую услугу.

— Говорите.

— Я не знаю, как мне быть; я совершенно без средств; одолжите мне сколько-нибудь.

Ламарк предложил ему «колбаску» из монет общей суммой пятьдесят луидоров — все деньги, какие были в доме; Мирабо рассыпался в благодарностях:

— Не знаю, когда я смогу вам их вернуть; я еще не успел взглянуть на наследство отца, а мои родственники уже затевают против меня тяжбы.

— Не беспокойтесь по поводу вашего долга; я всегда буду рад оказать вам услугу и способствовать таким образом независимости вашего таланта и вашего характера.

Взволнованный Мирабо ответил, «что еще не встречал в своей жизни человека, который проявил бы себя таким истинным другом, как он».

Ламарк удовлетворенно думал: «Раз ему нужны деньги, значит, он не продался; я уверен, что Мирабо никогда не поступится своими принципами ради материальной выгоды».

Как раз в это время Мирабо начал одну из самых знаменитых дискуссий, имевшую отношение к восстановлению государственной экономики. Ибо финансовый беспорядок и был истинной причиной созыва Генеральных штатов, и надо полагать, что произошедшие с тех пор события ничем не поправили положения дел; оно даже ухудшилось, причем катастрофически.

После взятия Бастилии система взимания косвенных налогов рухнула; конторы были разграблены, реестры уничтожены, сборщики избиты.

Взимание прямых налогов практически остановилось, и казна лишилась не только новых поступлений, но и возможности обеспечить средства на текущие расходы. Бумажные деньги были тогда не в ходу; краткосрочные облигации Учетной кассы не находили сбыта; заем невозможно было провести без согласия Национального собрания.

Сразу же после ночи 4 августа Неккеру пришлось ввести депутатов в курс дела. Истинное положение вещей было очень далеко от чересчур оптимистичной картины, обрисованной министром при открытии Генеральных штатов. Надо думать, что Мирабо вздрогнул от приятной неожиданности, увидев, какому публичному унижению подвергнут министр финансов, с которым он так яро полемизировал когда-то в обличении причин ажиотажа. Обстоятельства позволили ему взять реванш более полный, чем он даже мог надеяться. Наказы избирателей требовали, чтобы Конституция была принята прежде утверждения новых налогов; таким образом, обращение к займу оставалось единственным выходом. Поэтому депутаты были готовы единогласно принять это обращение, когда Мирабо поднялся и выдвинул намеренно утопическое, но поразительное предложение: «Нужно, чтобы депутаты поддержали государственную экономику добровольными пожертвованиями, при необходимости путем займа под личную ответственность, а провинциальные собрания обеспечили помесячные сборы налогов».

Сам факт, что столь парадоксальное предложение, сделанное человеком, который был не в состоянии заплатить за свой ужин, не вызвало всеобщего возмущения, возможно, был безусловным подтверждением власти, какую Мирабо имел над своими коллегами с первых дней августа 1789 года.

Вероятно, из бравады виконт де Мирабо пожертвовал на алтарь отчизны пенсион в две тысячи ливров, полагающийся ему за службу во время войны в Америке. Великодушный герцог де Леви предложил, чтобы каждый депутат подписался на сумму, пропорциональную его состоянию, подписной лист должны были передать королю, вероятно, с намерением подать ему пример.

Доказав свою власть, Мирабо придал более доступную форму своему предложению: посоветовал выпустить заем, гарантированный имуществом депутатов; выступивший вслед за ним оратор впервые намекнул на то, что следует добавить для гарантии имущество духовенства.

Проект Мирабо не пришелся по вкусу правым. Состоятельные депутаты выступили против гарантии, однако за заем проголосовали, без отсрочки возмещения и с процентной ставкой в 4,5 процента, в то время как сокращение государственных фондов уже позволяло капиталистам получить более 6 процентов от своих денег.

Результаты этой финансовой наивности не заставили себя ждать. Депутаты, не пожелавшие поверить предупреждениям Мирабо по поводу реакции капиталистов, с глубокой печалью отметили, что к концу августа гражданский патриотизм принес в казну только два с половиной миллиона вместо тридцати, на которые рассчитывали при голосовании тремя неделями раньше.

Мирабо молча торжествовал. «Надо признать, — согласился Мирабо-Бочка, — что наши познания в финансах ограничены».

Неккер отделался тем, что предложил новый заем, на сей раз в 70 миллионов, с выплатой в течение десяти лет и ставкой в 5 процентов; прежние государственные облигации допускались к подписке за полцены; Собрание пошло дальше этих гарантий.