Стефан Цвейг - Корона и эшафот

20 сентября 1792 года собрался Национальный Конвент, избранный на основе всеобщего избирательного права. В Конвент вошли видные якобинцы: Робеспьер, Марат, Дантон, Сен-Жюст и другие. Всего якобинцы получили в Конвенте примерно 100 мест. Жирондисты, потерпев поражение в Париже, собрали больше голосов в провинции, они получили 165 депутатских мандатов. Остальные депутаты, не примыкавшие ни к одной партии и прозванные «болотом», шли за тем, кто был в данный момент сильнее.

Основная политическая борьба в Конвенте развернулась между якобинцами (Гора) и жирондистами. Сущность ее, как и ранее, заключалась в том, что первые стремились обеспечить дальнейшее развитие революции, а вторые — затормозить ее.

Жирондисты открыто выражали свое недоверие и враждебность революционной столице и Коммуне. Они пытались создать департаментскую стражу — вооруженную силу из провинции, противостоящую революционному Парижу. «Париж должен пользоваться одной восемьдесят третьей влияния, так же как и всякий другой департамент», — заявил в Конвенте жирондист Ласурс. Назначив перевыборы Коммуны, жирондисты рассчитывали на успех, но потерпели поражение. Новый состав Коммуны, собравшийся в декабре 1792 года, был еще более революционным. Прокурором Коммуны был избран Шометт — защитник интересов плебейства.

Якобинский клуб после очищения от фейянов и жирондистов окончательно определился как политическая организация революционной демократии.

Из многочисленных вопросов, служивших предметом полемики между Горой и Жирондой, к концу 1792 года наибольшую остроту приобрел вопрос о судьбе короля. Как поступить с королем? Со времени заключения Людовика XVI в Тампль этот вопрос ждал своего разрешения. Измена короля была очевидна. Но в ноябре 1792 года в тайном шкафу в стене Тюильри были найдены и документальные доказательства его сообщничества с врагами Франции: секретная переписка с иностранными дворами и эмигрантами, различные контрреволюционные и интервенционистские планы и т. п. Еще ранее этого — в сентябре и октябре — различные народные общества в Париже и провинции, и в особенности парижская Коммуна, стали требовать от Конвента суда над королем.

Манфред А. 3.

Великая французская буржуазная революция. M., 1956.

На пороге деятельности Национального Конвента его ожидал знаменитый процесс, который вскоре приковал к себе внимание всего цивилизованного мира: это был процесс Людовика XVI.

Законодательное собрание завещало Конвенту две задачи: решение судьбы монархии и решение участи монарха. Декретом 21 сентября Конвент покончил с первой. Была ли разрешена вторая низложением короля? Разумеется, нет. Изображая тогдашнее положение Франции, Карлейль говорит: «В 1792 году французская нация, повергнув отчаянным усилием страшного Голиафа, который рос и развивался в продолжение десяти веков, невольно смотрела на подобную победу отчасти как на чудесный сон, и, хотя скованный гигант лежал распростертый на земле, покрывая своим телом огромное пространство, она не могла удержаться от страха, как бы он не поднялся вдруг и не стал пожирать людей». Тысячелетний Голиаф — монархия — был низвергнут и побежден; но его дух, казалось, поселился в Тампле, чтобы из глубины своей темницы грозить Франции новыми бедствиями. Дух этот воплотился в недалеком, слабохарактерном человеке, который во времена своего блеска чуть не всецело был поглощен охотой и слесарным мастерством, а в заключении — молитвой и семейными делами. Одно слово «ничего» (то есть ничего не добыл на охоте), которым он отметил в своем дневнике 14 июля 1789 года, характеризует его больше, чем целые тома красноречивых рассуждений. Но при всей своей ограниченности и природном добродушии этот человек был королем, а следовательно, — олицетворением всех сил прошлого, поднимавшихся против революционной Франции: во имя его интриговали эмигранты при иностранных дворах; во имя его вело свою подпольную деятельность непокорное духовенство; во имя его надвигались со всех сторон несметные полчища врагов. Если представить себе тот огненный круг, в котором вращалась новорожденная республика, то эпитеты «тиран» и «кровопийца», обращенные к Людовику лучшими людьми эпохи, перестают казаться преувеличенными и смешными. Воспитанный на идеях абсолютизма и лишенный и тени политического чутья, Людовик не мог ни добровольно отказаться от трона, ни стать конституционным монархом, подчинившись требованиям момента; с тех пор как корона «божьей милостью» покачнулась на его голове, он слепо стремился удержать ее. Уже бегство в Варенн обнаружило сношения короля с иностранными правительствами и эмигрантами; это, конечно, не могло не отозваться на отношении к нему народа — ему перестали доверять. Это недоверие постепенно переходило в озлобление. При каждой новой попытке контрреволюционеров Людовик, как центр и естественная опора реакции, навлекал на себя все больше подозрений. Еще никому не было известно, что в то самое время, как французский король перед лицом всего мира объявлял войну Австрии, его тайный агент, Малле дю Цан, спешил с секретными инструкциями к австрийскому и прусскому дворам; но многие уже были уверены в том, что ни пильницкий, ни кобленцский, ни брауншвейгский манифесты не обошлись без участия Людовика. Злополучный брауншвейгский манифест особенно обострил положение дел; после революции 10 августа чувство неприязни к узнику Тампля начало выливаться во враждебных манифестациях. Его уже называли не иначе как Капетом — по имени его предков; на улицах и площадях порой раздавались зловещие крики: «На гильотину Капета!» Депутации от секций, являвшиеся к парижской Коммуне, выражали то же настроение. Измена и казнь Людовика были предметом драматических сцен, которые разыгрывались бродячими актерами. Якобинский клуб энергично требовал суда над низложенным королем. «Вопрос о суде без конца откладывается в Конвенте, — воскликнул один якобинец на заседании клуба. — Я требую, чтобы мы самым решительным образом выдвигали на очередь этот вопрос, пока не будет казнена вся семья бывшего короля. Когда эти головы слетят с плеч, всякие беспорядки прекратятся!» Таким образом, суд над Людовиком XVI становился общенародным лозунгом.

Для членов Национального Конвента, как и для всех французов, уже не могло оставаться сомнения, что король вероломно нарушил ту самую конституцию, на верность которой он не раз торжественно присягал. Однако Конвент все еще не решался возбудить обвинения против Людовика.