Морис Самюэл - Кровавый навет (Странная история дела Бейлиса)

Дальше в преамбуле говорится: "...не может быть ни малейшего сомнения, что фактическое руководство русским революционным движением находится в еврейских руках; мы можем определить также с почти полной точностью место, где скрывается организационный и духовный центр, поддерживающий и питающий те элементы, которые замышляют враждебные российскому правительству действия. Центр этот - Alliance Israelite (французско-еврейская культурная организация, занимавшаяся поощрением и распространением еврейской культуры во Франции и в других странах.)- всем известная пан-еврейская организация, располагающая громадным количеством членов и огромными капиталами, а также поддержкой всевозможных масонских лож.

Alliance Israelite ставит своей целью окончательную победу антихристианского и антимонархического иудаизма (уже практически завладевшего Францией), применяющего идеи социализма для приманки невежественных масс. Само собой разумеется, русский государственный строй является препятствием на их пути; социальная революция - это также лозунг их непрестанной пропаганды для достижения всеобщих, равных, прямых и тайных выборов...".

В этом документе Николай II над своей подписью (117) непосредственно надписывает: "Начать переговоры без промедления; я вполне разделяю выраженное здесь мнение". Под подписью царя стоит подпись графа Ламсдорфа, министра иностранных дел. Не совсем понятно, как эта подпись там оказалась; если Ламсдорф как государственный деятель и не был светочем ума, его умственные способности были вполне нормальны. Возможно, что, очутившись перед той же проблемой, как и морской министр в свое время, он должен был тем же образом ее разрешить.

С другой стороны Николай II не мог сам составить такой документ; хотя в нем и встречаются бредовые отголоски Сионских Протоколов - он составлен на безупречном бюрократическом языке. Начались ли переговоры немедленно, или даже начались ли они вообще, остается неизвестным. Известен только один единственный экземпляр этого документа, снабженный обеими подписями, найденный в царских архивах.

Особое свойство антисемитизма царя не отражало в себе чувств большинства русских консерваторов. Хотя он и симпатизировал кровожадным проискам черносотенных групп, его глубоко религиозная натура уклонялась скорее в сторону мистицизма, с некоторым оттенком пессимизма. Евреи, для него, представляли с одной стороны постоянную угрозу, а с другой, гонения на них ту мзду, которую надо было платить за благосостояние его империи.

Когда ему, в качестве самодержца, приходилось принимать представителей шести миллионов русских евреев, он бывал вежлив и даже любезен. Он был жесток только через третьих лиц, не непосредственно; он заставлял других делать то, что его моральный кодекс, или вернее его нервы ему запрещали. Если у царя и имелись какие-либо последовательные планы в связи с положением евреев в России, то они должны были быть в духе идей, выраженных фон Плеве, министром внутренних дел и подстрекателем погромов; то, что, в краткой формуле ультиматума, фон Плеве предлагал евреям было и цинично, и бессмысленно: "Прекратите вашу революционную деятельность и мы прекратим погромы". Фон Плеве прекрасно был осведомлен о том, что молодые евреи также бунтовали против своих отцов и дедов, как и против русского правительства; (118) старшее поколение ничего не могло с ними поделать, правительство же легко могло остановить погромы (что оно фактически позже и сделало). Но фон Плеве под "революционной деятельностью" подразумевал самые умеренные протесты и либеральные идеи.

Его убили в 1904 г. в самый разгар длинного ряда погромов, за которые он, бесспорно, несет ответственность; так что даже консервативный лондонский Таймс, расположенный в то время благоприятно к русофильской британской политике, не мог осудить этот террористический акт.

В заключение неизбежно длинного, хотя и все еще беглого, описания фона, на котором развертывается наша драма, надо отметить полнейшую неумелость бюрократического аппарата того времени управлять страной. Явление это было объектом постоянных насмешек русских юмористов и сатириков; оно частью происходило по инерции и тупости бюрократов, частью по старой традиции их продажности и деспотизма на всех ступенях административной лестницы, того особого свойства казенщины, которая в те времена была доведена до несравненного совершенства.

Нет никакого сомнения, что в правительстве находились чиновники честные и способные, может быть даже очень способные, так как в противном случае механизм всего аппарата давно бы прекратил все свои функции. Но эти честные чиновники часто вынуждены были брать на государственную службу потенциальных "бунтовщиков", а порой и сами находились в разногласии с варварской правительственной политикой.

Читая жизнь Толстого, попеременно, то поражаешься мелочности цензора, то приходишь в недоумение от его терпимости - как будто правая рука его не ведает, что творит левая; безобидные маленькие повести изымались из печати, а роман "Воскресенье" был только подвергнут неуклюжим вырезкам, едва ли помешавшим пониманию читателей общего хода романа.

То, что происходило с Толстым, одинаково относится и к Горькому, и к Андрееву, и к Короленко, и ко многим другим. А в это время "Капитал" Маркса легально был допущен к продаже - верх иронии...

(119) То же самое происходило и в других сферах администрации. Одного только примера будет достаточно, чтобы показать образец ее работы: Джоэл Кармайкел в своем предисловии к "Запискам о русской революции" Суханова пишет: "Одной из оригинальных странностей того периода, с характерной для царского режима комбинацией притеснений, слабости и неумелости, было служебное положение Суханова (меньшевика-интернационалиста) в департаменте орошения Туркестана во время первой мировой войны. Его начальство прекрасно знало, кто он такой, так как полиция постоянно следила за его революционной деятельностью, и все-таки он оставался на службе. У Витте было правило протежировать способным людям, даже и политически неблагонадежным. Вывертываясь из лап полиции, Суханов печатал свои статьи в Горьковской "Летописи", подписывая их "Суханов", а на казенной службе регулярно появлялся под настоящим своим именем Гиммер. Эти "забавные странности" возникали не только благодаря безнадежной нехватке в талантливых людях, которую Кеннан, между прочим, уже отметил поколением раньше, но и потому, что среди закоренелых бюрократов многие отступали перед жестокостью людей, стоявших у власти; по принципу ли, из остатков ли приличия, но они уклонялись от многих своих прямых казенных обязанностей и по-своему усугубляли всеобщую административную беспомощность и неразбериху.