Морис Самюэл - Кровавый навет (Странная история дела Бейлиса)

В том, что тут был заговор и конспирация (даже если бы Бейлис оказался одним из убийц Ющинского), у него сомнений не было, однако он решил действовать с большой осторожностью и ждал несколько месяцев пока не представился случай. В январе он прочел статью Бразуля обвинявшего Миффле и членов семьи Ющинского. Он вспомнил, что как-то однажды (146) встретил Бразуля и стал размышлять захочет ли буржуазный журналист с ним сотрудничать; еще через месяц он решился рискнуть - устроил с ним секретную встречу и предложил свои услуги.

Все случилось так как Махалин этого и ожидал; Бразуль встретил его холодно; он понимал что у Махалина (революционера крайне левого крыла) были свои личные мотивы для желания принимать участие в расследовании; своими личными качествами он также не произвел на него особого впечатления и вообще казался Бразулю совсем не тем сотрудником какого он искал.

Бразуль, со своей стороны, произвел на Махалина еще менее благоприятное впечатление. На суде он о нем сказал:

"Он легкомысленный болтун - неопытен и безответственен". Несмотря на отсутствие взаимной симпатии, Махалин настаивал на сотрудничестве и Бразуль, в конце концов, ему уступил. Тут надо добавить, что Махалин совсем не видел себя или Бразуля на главных ролях в этой драме; для главной роли он имел ввиду своего друга, тоже революционера, но много старше его, некоего Караева, человека с интересным прошлым и исключительного характера.

В Караеве мы снова встречаем личность, прямо сошедшую со страниц романа Достоевского "Бесы". Давая показание у следователя за год до суда он заявил, что он дворянин, уроженец Кавказа, православный. Полицейский отчет прочитанный о нем на суде гласил, что этот человек был в ярой оппозиции к существующему строю; в двадцать пять лет он уже успел отбыть четыре раза разные сроки тюремного заключения, начиная от нескольких месяцев до трех с половиной лет. Хотя его преступления были исключительно политического характера, сам он (из глубокого сострадания к "униженным и оскорбленным") не делал различия между уголовными и политическими. В его глазах всякий имевший столкновение с администрацией автоматически становился ее жертвой и мучеником; каждый попавший по какой бы то ни было причине в тюрьму был врагом режима - т.е. революционером. Караеву еще не было двадцати пяти лет, когда о нем уже создавались целые легенды в преступном мире.

(147) Арестанты, гангстеры, воры, сутенеры, не имея возможности вникнуть в его философию тем ни менее с благоговейным трепетом относились к его похождениям, особенно к его аррогантному поведению по отношению к власть имущим.

Красовский, слушая полицейский рапорт о Караеве на суде, заявил о нем: "Он бунтовщик - никогда ни перед кем не унижался". Будто бы был случай, когда во время допроса в тюрьме он пожаловался на зубную боль и городовой стал над ним издеваться - он схватил со стола лампу и швырнул ее на пол; позже, он будто бы убил этого городового, его за это судили и оправдали. Всем этим историям почти невозможно поверить, но когда о них было рассказано в суде никто их не оспаривал.

"Вот этот человек нам необходим для расследования бейлисовского дела", сказал Махалин Бразулю. "В мире преступников он почетный член, знает там все ходы и выходы, умеет говорить на их языке; все что ему нужно сделать спросить кто совершил убийство".

К этому времени Караев только недавно выпущенный из тюрьмы тоже жил вблизи Киева. И также как и Махалин и Богров он или служил в Охране или же был заподозрен своими товарищами, что он ведет двойную игру и он тоже чувствовал что должен себя перед ними реабилитировать (приходится поражаться как вообще могли в Охране или же в революционных Кругах кто-либо кому-либо доверять).

Махалин скоро выяснил, что Караев выдавал этому врагу человечества полиции, любивших его и доверявших ему убийц.

Когда оба молодых человека встретились в гостиничной комнате в Киеве и Махалин объяснил чего он хотел и чего нельзя было объяснять письменно Караева взорвало; он так был взбешен, что даже выхватил револьвер чуть ли не собираясь застрелить Махалина. Он стал бегать взад и вперед по комнате, громко выражая свое безграничное возмущение и отвращение к подобной идее; тут, по его мнению, никакой не было реабилитации, а напротив настоящее предательство подтверждающее фиктивное, в котором его обвиняли, да и одна мысль о том как он будет расставлять капкан своим (148) сотоварищам-"революционерам" (хотя бы и второго разряда), была ему глубоко противна. В конце концов, он стал понемногу успокаиваться и у Махалина появилась возможность высказать ему свою точку зрения: ведь убийцы Андрюши Ющинского не были рядовыми преступниками, т.е. несчастными жертвами существующего строя; они были частью этого строя, погромщики, согласные участвовать в ужасном заговоре против народа. Ведь в этом деле произошло одно из двух: или убийцы симулировали ритуальное убийство и в этом случае это были самые ужасные подонки, не заслуживающие никакого снисхождения или же они не имели намерения нарочно симулировать ритуал, но в этом случае их обязанностью было повиниться перед народом, а не позволить заговорщикам делать свое страшное дело.

Если бы он (Махалин) сам был способен раскрыть это дело он бы не обращался к Караеву. Но со своей изощренной речью и манерами, которых он никак не смог бы от них скрыть, он был чужим человеком в мире преступников. Стоило бы ему только раскрыть рот, и они тут же бросились бы на него, как волчья стая.

Кончилось тем, что Караев сдался. Таким образом при посредстве Бразуля, Красовский вошел в контакт с Махалиным а благодаря ему, с Караевым.

Бывший сыщик и оба революционера приближались друг к другу с большой опаской; Красовский, и без того неохотно сотрудничавший с доверчивым и болтливым Бразулем, понимал, как ему было опасно водиться с революционерами. Со своей стороны, Махалин и Караев, если знали прошлое Красовского, должны были чувствовать к нему сильнейшее отвращение. Но Красовский работал под вымышленным именем и он уверил их, что ведет частное расследование, что как мы видели было правдой. Однако через короткое время они оба узнали что Красовский на самом деле был всем известной Немезидой преступного мира!

Но к этому времени главная черная работа уже была проделана и все улики, и вместе взятые и каждая в отдельности, с поразительной последовательностью указывали на "тройку". Особое везенье наших трех частных детективов состояло в (149) том, что они имели дело только с одним из членов "тройки", а именно с простаком Сингаевским; Латышева уже не было в живых, а Рудзинский отбывал наказание в Сибири за вооруженный грабеж. Конечно была Вера Чеберяк (ее многострадальному хозяину удалось наконец-то её выселить и она больше не жила на Лукьяновке), но в то время как от неё ничего нельзя было добиться, с полуидиотом Сингаевским можно было легко справиться.