Николай Байбаков - Моя родина – Азербайджан

Слушал и нарком Л. М. Каганович, упершись заинтересованным взглядом в меня, порой что-то записывая на листе бумаги. Как потом я узнал, мое выступление понравилось ему прямотой поставленных вопросов, поэтому он и обратил на меня внимание.

Через два месяца после совещания меня вызвал к себе М. Д. Багиров, угостил чаем и тут же без обиняков сообщил, что приказом наркома топливной промышленности Кагановича я назначен начальником недавно созданного объединения «Востокнефтедобыча» в Куйбышеве. А от себя добавил несколько малозначащих фраз, и мы попрощались. Надо ли говорить, сколь неожиданным, как снег на голову, явилось для меня это назначение. И все-таки, слегка опомнившись, я поймал себя на мысли: а ведь проблема новых нефтяных районов на Востоке давно притягивала меня, ведь не зря же я пристально следил за упорными спорами об их перспективности. Значит, судьба – на ловца и зверь бежит, как говорится.

И вот я в Куйбышеве на должности начальника объединения, призванного выполнить решение XVIII съезда партии о создании стратегического нефтедобывающего района между Волгой и Уралом – иначе говоря. Второго Баку, в который были включены новорожденные тресты «Башнефть», «Сызраньнефть» и «Эмбанефть». Наиболее работоспособный коллектив сложился сначала в Башкирии. Да это и понятно – большинство опытных буровиков прибыло сюда из Баку и Грозного. Они и пробурили здесь первые скважины и получили первые фонтаны нефти Второго Баку. Они обучали вчерашних башкирских крестьян совершенно новым для них профессиям, по-братски делясь с ними своими знаниями и навыками. Позднее их опыт оказался незаменимым при открытии и освоении крупных нефтяных месторождений на огромных пространствах между Волгой и Уралом.

В 1938 г. объединение «Востоконефтедобыча» добыло около

4 млн т нефти. Тогда еще не знали о существовании мощных девонских нефтяных пластов, открытие которых через несколько лет коренным образом изменило ситуацию в этом районе, таком важном для хозяйства и обороны государства. Значит, в пристальном внимании руководства страны к Второму Баку проявилась, я бы сказал, важнейшая государственная интуиция, во многом определившая судьбу державы в годы великих испытаний.

Волей судьбы я проработал в Востокнефтедобыче всего лишь около года. В 1939 г. в Наркомате топливной промышленности было образовано Главное управление по добыче нефти в восточных районах страны. И это было вполне разумно, так как при сильной централизации управления экономикой все важнейшие вопросы и, конечно, Второго Баку решались в Москве. И я был назначен начальником этого Главка. И опять ненадолго: в 1940 г. меня утвердили заместителем наркома топливной промышленности под «железным» началом Кагановича, с которым судьба, таким образом, тесно связала меня. Теперь я встречался с ним и на коллегиях, и на деловых совещаниях, и у него в кабинете, доводилось и лично беседовать с ним.

«Железный нарком» был фигурой во всех смыслах внушительной. Его известность, влияние и власть удивляли многих своей огромностью и могли приводить простых смертных в трепет и страх. Мы все знали, как близко он тогда стоял к Сталину. Нельзя сказать, что с фигурой такого государственного масштаба работать было легко и просто. Во времена тяжелейших физических перегрузок поражала его неистощимая работоспособность, но это было скорее всего проявление физической энергии и выносливости типичного руководителя силового стиля. Ему ничего не стоило грубо и часто ни за что обругать, обидеть и оскорбить подчиненного. А необузданная вспыльчивость зачастую вредила и делу. Мог он, толком не разобравшись, под влиянием «минуты» подмахнуть приказ о снятии с должности лично ему не угодившего в чем-то, но дельного работника. Хозяйственным управленцам наркомата нередко приходилось менять толстые стекла на его письменном столе, потому что он их разбивал вдребезги, яростно швыряя на стол трубку после неприятного разговора. А иногда до того раскалялся, что грозил карами и тюрьмой за невыполнение его, наркомовских, указаний. Я догадывался, что это не пустые угрозы, что он вполне способен выполнить их. Люди из его аппарата вдруг без всяких причин исчезали и больше нигде не появлялись. Доходило дело и до рукоприкладства.

Вспомнился мне один из таких случаев. На меня, как на заместителя наркома, возложили немалый груз определенных обязанностей, но приходилось еще каждый день вертеться в адском кругу неожиданно возникающих и всегда неотложных дел, нужно было везде успеть, исправить недочеты, помочь и техникой, и людьми, часто в авральном (слово того времени) порядке. Вообще везде успеть, все суметь. Помню, по вине ответственных работников Наркомата путей сообщения была дважды подряд сорвана подача цистерн для вывоза нефти из Ишимбая, что привело к остановке промыслов. В этой тяжелой ситуации я вынужден был обратиться к Кагановичу, чтобы при его содействии выйти из почти безнадежного положения. Признаюсь – не без тревоги шел я к нему, зная его вспыльчивость и буйный нрав.

– Лазарь Моисеевич, опять сорвали отправку нефти из Ишимбая, не подали цистерны, остановили промыслы.

Каганович вспыхнул и тяжело поднялся из-за стола. Сообщение мое было явно неприятнейшее.

– А ты разговаривал с Арутюновым? Ты там был? – резко спросил он.

– Я не был, но по телефону говорил. И с другими товарищами говорил. Но должных мер не приняли.

Глаза Кагановича гневно сверкнули. Чувствовалось, что он все больше накаляется.

– Черт бы вас побрал! – разъяренно закричал он, выходя из-за стола. – Это бюрократизм – говорить только по телефону! Надо съездить туда! Или вызвать сюда! Я, что ли, за всех вас должен работать?!

Голос звенел на предельных нотах, губы нервно дрожали, пальцы сжались в кулаки. В ярости нарком схватил меня за грудки – в этот момент он действительно был страшен и неуправляем – и с бешеной силой отбросил от себя. Я, скорее всего, упал бы, но успел ухватиться за край тяжелого стола.

– Немедленно поезжай в наркомат. И чтоб цистерны были!..

Тут же яростно схватил трубку, на чем свет стоит распек по телефону своего заместителя по Наркомату путей сообщения Арутюнова и со всего маху хватил трубкой о стол – брызнули осколки разбитого в очередной раз стекла.

С тяжелым сердцем я вышел из его кабинета. Много раз я задумывался над этим эпизодом, он и поныне волнует меня. Как я должен был тогда поступить? Каким способом поставить его на место? Ведь я был грубо оскорблен. С точки зрения общепринятых человеческих правил, понятий о чести и достоинстве следовало тоже схватить его за грудки. Но нелепо и глупо так отвечать человеку, явно вышедшему из себя, да к тому же наркому. Или же, допустим, набраться решительности и доложить о его выходке в ЦК. Ну и что? Начнется свара, разбирательство, вражда. Стыдно и негоже. Не было у меня ни желания, ни возможности для адекватного ответа. Суть в том, что я никогда не поддавался личным обидам там, где речь шла о государственном деле. И был убежден, что грубость наркома вредит не мне, а прежде всего делу. И поскольку в то время я был бессилен справиться с ней, то пришлось проявить выдержку и с еще большим тщанием и напряжением сил служить делу, не допустить, чтобы оно пострадало. Такими уж мы были, таким было наше время – прямое и беспощадное к слабостям.