Николай Байбаков - Моя родина – Азербайджан

С информацией о текущем положении дел в нашей отрасли выступил я. На этот раз Сталин, внимательно слушая, расхаживал по кабинету и по ходу дела задавал вопросы, не перебивая, а уместно, как бы в продолжение моего сообщения, как бы ведя со мной диалог. Сталин очень интересовался ходом строительства нефтеперерабатывающего завода в Башкирии – первого на востоке страны, записывал наименования материалов и оборудования, недостающих для пуска завода, и тут же давал указания Берии и Вознесенскому – заместителям председателя Совнаркома.

Многие выступающие жаловались на качество труб и поставляемого оборудования. Особенно остро шел разговор о срыве поставок утяжеленных бурильных труб, способных повысить скорость бурения скважин. Когда Сталин обратился к наркому Седину по этому поводу, тот сильно растерялся, почему-то встал навытяжку, руки по швам, но ничего вразумительного не мог сказать. Да и понятно: он никогда не был нефтяником и на пост наркома был назначен совсем недавно, по рекомендации Маленкова. Чем больше Седин говорил, тем больше путался, сбивался. И бессильно замолчал. Наступило неловкое молчание. Сталин чуть-чуть покачал головой и деликатно ждал продолжения.

Пришлось мне, как первому заместителю наркома, подробно объяснять причины, вызывающие большое количество аварий при бурении скважин. В частности, я посетовал на Наркомчермет, который срывал поставку качественных бурильных труб. Сталин тут же подошел к столу и позвонил наркому черной металлургии И. Ф. Тевосяну:

– Вы не очень заняты?.. Тогда прошу прибыть ко мне. Да, немедленно.

Буквально через считанные минуты явился Тевосян. Сталин кивком головы указал ему на свободное место за столом и, выждав паузу, сказал:

– На вас жалуются нефтяники, – и, указывая погасшей трубкой в мою сторону, добавил: – Товарищ Байбаков, уточните, пожалуйста, о чем идет речь.

Дело известное: человек, на которого жалуются, обычно сразу же начинает обороняться и немедленно переходит в атаку. Так поступил и Тевосян. Возникла перепалка. Сталин не перебивал и молча ходил по кабинету, слушал и взвешивал все наши доводы и контрдоводы; порой останавливался перед каждым из нас, пристально всматривался в лицо, щурился и, наконец, недовольно поморщился и негромко проговорил:

– Ладно, вы поспорьте, а мы послушаем.

Мы оба сразу взглянули на Сталина и замолчали. А Сталин, иронично улыбнувшись в усы, глядел на нас и ждал. В кабинете стало тихо.

– Трубы, о которых идет речь, – первым прервал молчание Тевосян, но уже ровным, спокойным голосом, – получают при бурении скважин слишком большую нагрузку и лопаются. Пробовали изготавливать даже из орудийной стали – все равно не выдерживают.

– Что же будем делать? – спросил Сталин.

– Будем осваивать, – мрачно и неопределенно ответил Тевосян.

Сталин строго посмотрел на него, но тут же, мягко усмехнувшись, с иронией произнес:

– Не получается ли у вас, товарищ Тевосян, как у того старичка, который женился на очень молодой, мучил ее и сам маялся? Лучше скажите, что нужно, чтобы изготовлять эти трубы качественными?

Тевосян немного помолчал, что-то обдумывая, а потом попросил выделить 300 т молибдена.

– А что вы скажете, товарищ Вознесенский? – Сталин повернулся в сторону председателя Госплана, но H. A. Вознесенский твердо стоял на страже остродефицитных, редких материалов.

– Молибден весь распределен по наркоматам. Имеется лишь НЗ – неприкосновенный запас, – сухо ответил он.

Решение насущного вопроса явно заходило в тупик. Я почувствовал, что мне нужно вмешаться в разговор, и сказал:

– Каждая поломка труб вызывает аварию, устранение которой обходится в десятки тысяч рублей, а иногда такая авария приводит вообще к ликвидации бурящейся скважины.

Этот довод показался Сталину убедительным, и он опять обратился к Вознесенскому с мягкой улыбкой, видимо, щадя его самолюбие и зная твердый, принципиальный характер Вознесенского.

– Товарищ Вознесенский, а для чего создается НЗ? – спросил Сталин и сам ответил:

– Для того создается, чтобы все-таки есть, питаться, когда есть больше нечего. Не так ли? Давайте выделим 300 т молибдена, а вас очень попросим восстановить это количество в НЗ.

Помолчав, Сталин посмотрел на озабоченного этим разговором непроницаемого Молотова:

– Вячеслав Михайлович, проголосуем?

Молотов согласился. Дело было решено.

… О том, что Сталин всесторонне готовился к подобным совещаниям, говорит множество фактов. Мне помнится, например, как во время выступления начальника Краснодарского нефтекомбината С. С. Апряткина Сталин спросил его, каковы общие запасы нефти в Краснодарском крае. Апряткин назвал цифры – 160 млн т. Сталин попросил его «расшифровать» эти запасы по категориям.

Начальник комбината не помнил точных данных. Сталин изучающе посмотрел на него и укоризненно произнес:

– Хороший хозяин, товарищ Апряткин, должен точно знать свои запасы по их категориям.

Все мы были удивлены конкретной осведомленностью Сталина. А начальник комбината сидел красный от стыда. Это был урок и ему, и всем нам.

Помню, как однажды случился такой казус: вставший для выступления начальник Грознефти Кочергов словно окаменел и от волнения не мог вымолвить ни слова, пока Сталин не вывел его из шока, успокаивающе произнеся:

– Не волнуйтесь, товарищ Кочергов, мы все здесь свои люди.

Это было на том памятном для меня приеме.

В тот вечер, когда мы возвращались из Кремля в наркомат, управляющий трестом «Ворошиловнефть» Христофор Мосесович Сааков заметил мне:

– Всех я слушал внимательно. И ведь, пожалуй, только вы один вели себя совсем спокойно. Так уверенно, ничуть не теряясь, как у себя дома, отвечали на вопросы Сталина.

Мне было тогда 29 лет, и, конечно, услышать такое о себе, что ни говори, приятно.

Как же относился ко мне Сталин? То, что я действительно легко освоился в общении с ним, отвечал на его вопросы четко и точно, отстаивая интересы своего дела, – заслуга, прежде всего, хозяина кремлевского кабинета, создавшего на совещании доверительно-деловитую атмосферу. И еще: просто я сумел взять себя в руки, скрыть свое внутреннее волнение. Видимо, Сталин это заметил и запомнил.

Как же относился Сталин к специалистам? Ему нравились знающие свое дело люди, особенно «новая волна» специалистов, пришедших на производство в советское время, воспитанники нового строя, которых он мог по справедливости считать и своими питомцами. И нас он слушал, как мне кажется, с особым чувством – это нам, тогда молодым людям из рабфаков и институтов, предстояло обживать будущее. Вот почему, заметив чье-нибудь дарование, присматривался к нему – каков человек: если трус – не годится, если дерзновенный – нужен. И таких он всячески поддерживал, выдвигал на руководящие посты, ведь не зря знаменитые «сталинские наркомы» – это в основном 30–35-летние люди с неизрасходованной энергией и верой, что будущее будет построено именно ими.