Евгений Долматовский - Зеленая брама

Не забыт сорок первый год, и можно смело утверждать, что, отдаляясь, он вызывает все больший интерес.

История не всегда быстро и сразу распахивает свои стра­ницы, раскрывает загадки и тайны минувшего.

Самый важный вывод, к которому приходишь, склоня­ясь над кипами если не документов, то свидетельств, таков: за два с небольшим десятилетия жизни Советской страны к 1941 году в народе вызрело обостренное чувство патрио­тизма, обернувшееся на полях сражений, при явном тогда военном преимуществе противника, неслыханным мужест­вом, ни с чем не сравнимой верой в Победу. Мы преодо­лели непреодолимое, выстояли. Тем дороже каждый эпизод, каждое проявление советского патриотизма. На фоне тяже­лых и горьких событий еще ярче светятся подвиги защитни­ков Родины.

Документация чрезвычайно важна как в ходе любой боевой операции, так и для ее последующего разбора. Мно­гие события сорок первого года, увы, остались за пределами архивов, точнее — не дошли до них. Вот почему так сложно в восьмидесятых годах изучать сорок первый.

Для восстановления картины боев в Зеленой браме при­шлось широко пользоваться свидетельствами очевидцев. Устными и письменными.

Письмо участника боев через сорок лет после них, есте­ственно, несет в себе черты легенды. Даже при идеальной памяти через столько лет трудно избежать обобщений, не обладающих достоверностью лично тобой увиденного. Влияют прочитанные книги, кинофильмы, теле- и ра­диопередачи, последующие впечатления, всевозможные слухи.

Могу привести пример из своей поэтической практики. И на войне и после писал я сюжетные стихи. В основу сю­жета ложился то какой-нибудь частный, очень конкретный факт, то авторский вымысел. Но если не всегда, то очень часто находились потом люди, утверждавшие, что они при­сутствовали при описанном мной событии (а я-то знаю, что это вымысел!). Иногда объявлялись и живые герои, которых тоже не могло быть, потому что я их при­думал.

Подобные случаи в плане бытовом ставят автора в очень трудное положение. А в литературном плане рождают даже гордость: значит, написал правильно.

Я не укоряю тех, кто убежденно отстаивает последую­щие впечатления и наслоения как лично увиденное и даже пережитое. Но и запоздалое исследование требует докумен­тации, а в данном случае единственный документ — оброс­шее наслоениями личное свидетельство.

Участников событий в Зеленой браме оказалось, к сча­стью, больше, чем я предполагал, а все же не так много. На некоторые мои письма отвечали сыновья, дочери, соседи: «Умер в таком-то году». Или: «Просит передать, что ничего не помнит...»

Отдельно храню я присланные товарищами чертежи, карты, схемы. На них отмечено, где чьи могилы, где хра­нилища документов. Это очень важные свидетельства!

Бывший начальник политотдела 6-й армии, тогда бри­гадный комиссар Кондрат Васильевич Герасименко, ныне работающий в одном из московских вузов, передал мне графический план местности, где закопаны документы по­литотдела, в частности партийные билеты. Наверное, здесь необходимо разъяснение для молодых читателей: почему закопаны партбилеты?

Существовало правило: в разведку идти без документов, сдавать их на сохранение комиссару. Полагалось также собирать партдокументы у раненых. В политотделы посту­пали партийные и комсомольские билеты погибших, не­редко окровавленные, пробитые пулями.

Документы эти хранились обычно в сейфах. Но в по­следние дни и часы их скопилось так много, что в сейфы они уже не помещались. Партдокументы заворачивали в противоипритные плащ-накидки, которыми располагала химическая служба, и в такой упаковке драгоценные документы были зарыты в Зеленой браме, в окрестных деревнях. Теперь былое поле боя — с партбилетом в груди...

Но, как уже говорилось, приехав в Подвысокое через много лет, проходя по обновленным улицам села, я почувст­вовал себя так, как будто никогда здесь не был. Куда уж тут сориентироваться на местности по плану, вычерченному Герасименко! Все выглядит иначе, чем тогда! Даже окрест­ные овраги изменили направление.

А ведь не века прошли, лишь десятилетия. Но такие уж темпы у второй половины двадцатого века!

Неудивительно, что события сорок первого года стали как бы корнями леса народных легенд. Однако и в легендар­ных рассказах ветеранов, в письмах из разных краев страны повторяются эпизоды, и возникает достоверность. Вроде бы и легенды, а в них правда сущая.

Многие товарищи пишут, например, о контратаке в конном строю, возглавленной генерал-майором Прошки­ным; он будто бы скакал на коне впереди всех, с шашкой в вытянутой руке.

С шашкой на танки? Казалось бы, безумие. Но нет! Отвага старого конника вдохновила измученных боями людей, дала им второе дыхание.

Легенды всегда были достоянием последующих поко­лений, но мы еще имеем возможность проверить их досто­верность свидетельскими показаниями, а иные — и доку­ментами. Воспользуемся же этой, наверное, уже последней возможностью. Потомки имеют право распоряжаться фак­тами истории по-своему. А мы обязаны сказать все, что помним.

Легенду о Николае Ивановиче Прошкине, скакавшем на коне с шашкой наголо, я знаю давно, наверное, со времен своего пребывания в Уманской яме.

Эта история то возникала в моей памяти, то пропадала на годы.

Иногда воспоминания проступали вновь, и я бывал уже почти уверен, что видел собственными глазами его «безумст­во храбрых», бесстрашного всадника на коне.

Сам себе ставил задачи: если ты видел всадника в утро прорыва, когда еще не был ранен в голову, то должен был запомнить, какой масти был под ним конь.

И отвечал самому себе: белой масти. Очень красивый конь, скорее всего — арабской породы. Через два дня после попытки общего прорыва, когда я оказался в кавалерийской группе генерала Огурцова, которую он называл партизан­ским отрядом, честное слово, я видел именно этого коня, его вели в поводу и называли генеральским. Коня не под­седлывали, он был ранен.

И все-таки я опасался превращения легенды в собствен­ное, не очень достоверное воспоминание — это ведь ста­новится с годами безобидной, но довольно распростра­ненной болезнью ветеранов: увиденное вчера на экране телевизора мы сегодня готовы рассказывать себе как про­исходившее с нами.

На страницах своей книги я привел этот эпизод исклю­чительно как легенду, чтобы не поддаваться искушению выдумывать.

Однако это мне и не грозило. Пришло фантастически точное подтверждение! Я получил бандероль из Федератив­ной Республики Германии. Один бывший командир дивизии вермахта, проведший потом несколько лет в плену за Волгой, а ныне преуспевающий адвокат и горячий сторонник дружбы между нашими странами, выполнил обещание, данное мне в Дортмунде, где мы познакомились в Обществе дружбы ФРГ—СССР. Он тогда сказал, что раздобудет книги об «уманском котле».