Игорь Курукин - Персидский поход Петра Великого. Низовой корпус на берегах Каспия (1722-1735)

Морской путь был более коротким, но и более опасным и непредсказуемым, поскольку, как указывал тот же Шафиров, корабли «по месяцу за противным ветром и на одном месте стоять принуждены». К фельдъегерской работе привлекалось огромное количество служилого люда, прежде всего армейские солдаты и офицеры. Жизнь многих из них так и проходила на бесконечных дорогах империи, где иные из гонцов пропадали «безвестно». Поэтому, кстати, отправителям корреспонденции приходилось одновременно другим путем посылать «дупликаты», «трипликаты» и даже «квадропликаты» своих распоряжений и доношений.

В XVIII столетии почта двигалась со скоростью десять верст в час, то есть при непрерывной езде гонец в сутки мог одолеть 240 верст. Только в следующем веке некоторое улучшение дорог позволило фельдъегерям Николая I достичь максимума скорости — 300-350 верст в сутки со страшным напряжением сил и опасностью для жизни. «Приходилось в степях, при темноте, сбиваться с пути, предоставлять себя чутью лошадей. Случалось и блуждать, и кружиться по одному месту. По шоссейным дорогам зачастую сталкивались со встречным, при этом быть только выброшенным из тележки считалось уже счастием. Особенно тяжелы были поездки зимою и весною, в оттепель; переправы снесены, в заторах тонули лошади, рвались постромки, калечились лошади…» — вспоминал тяготы службы старый фельдъегерь в середине XIX века {598} 598 Цит. по: Николаев Н.Г. Столетие фельдъегерского корпуса. СПб., 1896. С. 116. .

О «гражданских» чиновниках и тем более «канцеляристах» колониальной администрации нам почти ничего не известно, за исключением многочисленных жалоб начальников на отсутствие необходимого числа «писарей». Эти персонажи выходили из тени, только если в рутину казенных дел врывались страсти, заставлявшие обращать на них внимание самого высокого начальства. Так, осенью 1731 года несшие тяготы службы на гиблом южном берегу Каспийского моря канцеляристы Алексей Попов и Андрей Пырьев не придумали ничего лучше, как явиться к Левашову с доносом «по первому пункту» на жену «студента иностранной коллегии» Алексея Протасова (можно предположить, их более удачливого сослуживца), обвинив ее в оскорблении «превысокой чести ее императорского величества». По словам доносителей, Вера Протасова якобы заявила: «У нас и во дворце то как сама, так и все бляди».

Однако поставленной цели — «отбыть из Гиляни» — друзья не добились. Следствие выяснило, что на них самих уже имеются доносы подпоручика А. Чиркова и переводчика Л. Змеева в том, что оба чиновника — «люди подозрительные»: служат плохо, «пьют безобразно», а своего начальника П.П. Шафирова, посланного на переговоры из Петербурга, «бранили всякими ругательными словами». После проведенных на месте «трех застенков» Пырьев сознался в оговоре. Тем не менее информация об их доносе была отправлена начальнику Тайной розыскных дел канцелярии А.И. Ушакову и Анне Иоанновне, и обоих канцеляристов в апреле 1732 года приказано было пытать. Оба показали, что их «побуждал и наставливал» к доносу подполковник Астрабадского полка Лев Брюхов. Вытребованный в Петербург офицер по дороге умер в бакинской тюрьме, а неудачливым доносчикам по решению военного суда отрубили головы на площади Решта {599} 599 См.: РГДА. Ф. 7. Оп. 1. №266. Ч. 1. Л. 25-28; №263. Л. 4-5 об., 8-8 об., 10 об., 143-146 об. .

Другие же, менее амбициозные чиновники годами безропотно тянули служебную лямку. В 1735 году, уже по выходе армии из Ирана, армейский писарь Прохор Бухвостов и подьячий Нестер Семенов, прибывшие из Астрахани вместе с генерал-провиантмейстером-лейтенантом Полянским, дерзнули «для скудости и долгов» обратиться в Военную коллегию за недоплаченным им в командировке жалованьем. Коллегия отправила просителей в Сенат, поскольку Низовой корпус финансировался не военным ведомством, а Штатс-конторой. Сенаторы же просьбу рассмотрели и в процессе переписки выяснили, что Бухвостов служил на юге вместе с двумя другими чиновниками — писарями Петром Тарасовым и Петром Киселевым — с самого похода 1722 года и все это время получал 25 рублей в год вместо 40 (по табели 1720 года). Кроме денег, состоявшему «при провиантских делах» писарю полагалось ежемесячно два четверика (29 килограммов) муки и гарнец (два килограмма) крупы. Недоплата жалованья на всех троих с 1724 года составила 371 рубль; но, поскольку проситель Бухвостов о столь давнем долге казны даже не упоминал, то ему и насчитали, согласно прошению, только задержанное с 1732 года: за обязательным вычетом «на гошпиталь» к выдаче получилось 74 рубля 25 копеек Бухвостову и 30 рублей 69 копеек Семенову. Этим и закончилась их колониальная эпопея (если, конечно, они не сумели поправить свои дела за счет российских солдат и местных обывателей) {600} 600 См.: Там же. Ф. 248. Оп. 7. № 400. Л. 438-445. .

Бухвостов, кажется, был на хорошем счету и даже «правил должность канцелярскую». Другие же отправленные на юг «писари», скорее всего, были не лучших достоинств, но других кадров в распоряжении командования не было, если не считать военных, которым приходилось вершить дела гражданские — и не только на юге, но и в своем отечестве.

За несколько лет военным властям удалось навести на приобретенных землях относительный порядок. Российские владения на южном берегу Каспия к 1732 году именовались провинциями — Лагиджанской, Гилянской, Кескерской, Астаринской, Кергеруцкой, Аджеруцкой, Ленкоранской, Кызылагачской. Далее к северу на территории исторического Ширвана располагались Сальянская провинция, «уезды» Джават (на Куре), Гулахан, Бакинский, Курали (на реке Самур). К Дербентскому владению относились «уезды» Мушкур, Низават, Шебран, Рустау, Бермяк, Шеспара; здесь (во всяком случае, до 1728 года) должность правителя-наиба, по-видимому, исполняли российские офицеры или местные «дараги», «юзбаши» и старосты-«кавхи» {601} 601 См.: Бутков П.Г. Указ. соч. Ч. 1. С. 93, 94; Гербер И.Г. Указ. соч. С. 88, 90, 91. . Названные в сочинении Гербера провинции Верхний и Нижний Дагестан фактически состояли под властью больших и малых владельцев; «уезды» Гулахан и Куба были отданы кубинскому хану.

Иранские провинции делились на «уезды» или «волости», которые, вероятно, были не нововведенными, а названными по-русски прежними административными единицами — «магалами»; так, например, Гилянская провинция имела в составе «уезды» Рящинский, Фуминский (или Пуминский), Кесминский, Кучеиспоганский и Тулынский; а Кергеруцкая — «волости» Секердаш, Дюмик и Хавбесер.

В провинциальных и уездных городах Гиляна находились гарнизоны с российскими комендантами. Комендант командовал гарнизоном и следил за состоянием крепости. Он же ведал сношениями с окрестными «владельцами», выдавал купцам паспорта и выделял в случае надобности воинский конвой. Кроме того, дербентский комендант следил за тем, чтобы купцы не продавали оружие и боеприпасы местным жителям {602} 602 См.: Чекулаев Н.Д. Управление Дербентским гарнизоном. 1725-1735 гг. С. 160. .