Сат-Ок - Земля соленых скал

Тут услышал и я что-то вроде далекого фырканья коней и топота копыт по мягкому грунту. Танто снова начал кричать.

А медведь, по-видимому, учуял, что ему угрожает опасность, вскочил и быстрой рысцой скрылся в лесной чаще.

Нас спасли Овасес и Большое Крыло. Никто из них не промолвил ни слова, но Танто, рассказывая о том, что произошло, опустил голову и смотрел в землю так же, как это делал я, когда мне приходилось признаваться в какой-нибудь мальчишеской глупости.

Мы возвращались в селение следом за Овасесом. Когда мы уже шли по тропинке, ведущей к лагерю, и когда ко мне вернулась вся моя храбрость, я промолвил непринужденным тоном:

- Я считаю, брат, что даже величайший охотник не знает всего и величайший охотник не учится на собственных ошибках, иначе можно сделать такую ошибку, которую уже не исправишь, и придется тогда плясать Танец Смерти на северном небе. Почему ты не взял с собой лук, разумный брат?

Но на этот раз мудрость Черной Руки обернулась против меня. Не вовремя я повторил его слова. Рука у Танто была еще тяжелее, чем у Овасеса и Черной Руки: всыпал он мне действительно по-братски.

Итак, я узнал другую истину: над чужими ошибками не следует смеяться.

Но, разумеется, с тех пор ни я, ни Танто не ходили в лес без лука и острых стрел в колчане.

V

Среди чащи леса слышу поступь зверя,

В вышине я вижу гусей вереницы.

На путях подводных

Стаи быстрой рыбы,

Что, как стрелы лука,

В глубине мелькают.

О, великий выйдет из меня охотник,

Стрелы мои будут смерть нести и гибель.

(Из охотничьих песен)

В этот вечер я долго не мог заснуть. О нашем приключении я не все рассказал даже Прыгающей Сове, но каким-то чудом многие знали о нем больше, чем этого хотелось бы Танто и мне.

Дошло уже до того, что я подрался с одним ути из рода Оленя, который начал петь песенку о двух великих охотниках, поймавших в чаще леса свой собственный страх. Поэтому сначала мне не давал уснуть еще свежий стыд, потом же из каждого сна на меня надвигалась изрыгающая огонь и дым пасть медведя, а в голове гудело от его рычания.

Но вдруг я вскочил на ноги, потому что, хотя я и широко открыл глаза, рычание не смолкало. Сердце у меня замерло, и только немного погодя я понял, что это отзвук далекой грозы.

Я приоткрыл шкуру у входа в шатер. Гром затих, и только синие молнии дрожали и метались по небу, будто крылья птицы, подбитой стрелой охотника. Гроза обходила нас стороной. Над черной чащей мчались стаи туч, словно стаи духов, словно пенистая волна водопада. Над селением веял быстрый чистый ветер. Я успокоился и почувствовал большую усталость... Молнии еще сверкали над чащей, но это зрелище казалось уже таким тихим и спокойным, как полет лебедя.

Возвращаясь обратно, я внезапно услышал, что у самого входа в шатер кто-то скулит. Это был Тауга. Я сначала обрадовался: ведь он три дня пропадал в лесу. В этом, правда, ничего удивительного не было, так как мы летом никогда не кормим собак, и они сами для себя охотятся, но всегда приятно снова увидеть собаку-друга. Однако, когда я наклонился к нему, вся радость моя прошла. Нос у пса был сухой и горячий. Он тяжело дышал и весь дрожал.

- Что с тобой, Тауга? - крикнул я.

Он даже не поднял головы. Он попытался встать, когда я опустился возле него на колени и поднял его большую голову, но передние лапы у него сразу подломились, и он снова упал на землю, беспомощно скуля, как маленький голодный щенок.

Никого близко не было, и я просто расплакался. Мой Тауга, большой грозный пес, от которого бежали седые волки, скулил, как слепой щенок. А ведь мы всегда боялись болезней больше, чем самых страшных зверей. Болезни посылали злые духи, питающиеся падалью и гнилой водой болот.

Не вытирая слез, я побежал в шатер, вынес волчью шкуру и разостлал около пса. Его живот был весь в сухих листьях и хвое. Вероятно, ослабев от болезни, Тауга долго полз, стараясь добраться до шатра своего хозяина. Я перекатил собаку на шкуру, подтянул к догорающему костру и подбросил в него свежих можжевеловых веток, дым которых приносит здоровье. А потом? Потом я решился на самый смелый для маленького ути поступок: пойти к колдуну, к Горькой Ягоде.

Никто из нас еще не был у него. Независимо от того, жил ли он у нас или в селении над озером, мы всегда со страхом обходили шатер колдуна. Даже воины неохотно подходили к его типи, зная, что Горькая Ягода в любую минуту, когда только захочет, может превратиться в волка, змею или исчезнуть с глаз, как рассеянный ветром туман над озером.

Я шел к его шатру, а ноги у меня подгибались от страха. Сколько раз я хотел повернуть назад, но перед моими глазами возникал образ друга и приказывал мне идти вперед, наперекор собственному страху.

Весь лагерь спал. Ночь снова была тихой, луна зашла. Я впервые стоял так близко около входа в шатер Горькой Ягоды, что мог коснуться рукой шкуры у входа. В ночной темноте при неясном свете звезд нарисованные на шкуре изображения то ли зверей, то ли людей протягивали ко мне когти и пасти. Из клюва птицы-грозы, висевшей над входом, в меня летели молнии. Над моей головой наклонились повешенные у входа копья. Надетые на них медвежьи черепа, наполненные древесной трухой, зияли пустыми глазницами.

Нет, я не мог решиться коснуться шкуры и уже хотел отступить, когда она внезапно открылась и передо мной, сверкая белками глаз, возник Горькая Ягода. Я вскрикнул. Он же наклонился, внимательно посмотрел на меня и наконец сказал:

- Я ждал тебя, мой сын.

Я не мог промолвить ни слова, глубже вздохнуть, даже шевельнуться. Мне хотелось убежать, но все во мне замерло.

Горькая Ягода кивнул головой.

Откуда он знал о моем присутствии?

- Я знал, что ты придешь, - повторил он и умолк, будто бы ожидая моих слов.

Я пересилил себя и прошептал:

- Мой Тауга, мой Тауга...

- Знаю! - Горькая Ягода выпрямился надо мной, страшный и огромный. - Знаю, твой Тауга болен.

Я снова расплакался.

- Отец, - промолвил я, - отец... Не допусти, отец, чтобы вечный мрак окутал его.

- Иди в свой шатер и жди меня. Я отгоню от него Духа смерти.

Когда он скрылся в типи, я побежал назад, к собаке, и быстроту моим ногам придавали и страх перед Горькой Ягодой, и радость оттого, что он выслушал мою просьбу.

Тауга все еще лежал на боку. Из его раскрытой пасти свешивался язык. Я опустился возле него на колени и быстро и сбивчиво стал рассказывать ему, что все будет хорошо, что мы еще вместе будем бегать в лес на охоту, выслеживать оленя, волка и серого медведя.

Но Тауга ничего не слышал и дышал все чаще и слабее... Хотя он был одной из самых чутких собак в лагере, он даже не вздрогнул, когда колдун наклонился над ним.

Горькая Ягода начал его ощупывать, посмотрел глаза, раскрыл пасть, внимательно осмотрел язык, надавил на живот. Когда Тауга застонал от нажима его тяжелых рук, колдун кивнул головой и зашептал что-то про себя. Не смея шевельнуться, я смотрел с благоговейным страхом, как Горькая Ягода насыпал на ладонь несколько щепоток принесенного с собой зелья, растер его в порошок, а потом завернул в тоненький плоский ломтик мяса, свернув его валиком. Затем он начал печь мясо над костром, мурлыча песенку на незнакомом мне языке. Когда мясо скорчилось на огне, вокруг распространился странный и резкий запах, Горькая Ягода прервал свою песенку, всунул мясной шарик в пасть Тауги и крепко придержал ее, пока пес не проглотил мясо.