Сергей Цветков - Эпоха единства Древней Руси. От Владимира Святого до Ярослава Мудрого

Из летописной статьи под 1093 г. явствует, что даже столетие спустя совокупная численность городовых ополчений Киева, Чернигова и Переяславля (то есть собственно «Русской земли», в узком значении термина) не превышала 8000 человек.

В Повести временных лет сказано: «…повеле кумиры испроврещи, овы осечи [вар.: изсещи], а другие огневи предати». Различные способы «казни» кумиров вызвали реплику С.М. Соловьева: «Осечи относится, думаем, к каменным кумирам, огневи предати — к деревянным» (Соловьев С.М. Сочинения. Т. I. С. 307. Примеч. 248). Но на самом деле летописец не имел никакого понятия о материалах, из которых были сделаны истуканы в Киеве, поскольку в данном случае больше сверялся с Библией, чем с историческими источниками. В Четвертой книге Царств можно прочитать о том, как царь Иосия разрушил жертвенники Ваала и изломал статуи языческих богов (4 Цар., 23: 4, 14); царь Аса изрубил истукан Астарты и сжег его у потока Кедрон (3 Цар., 15: 12) и т. д. Сообщение Иакова Мниха в этом смысле более реалистично.

Житие Оттона Бамбергского сообщает о крещении поморских славян: «В таком огромном городе, как Щетин, не нашлось ни единого чело века, который бы, после общего согласия народа на принятие крещения, думал укрыться от Евангельской истины, кроме одного жреца… Но к нему однажды приступили все и стали его премного упрашивать».

Титмар Мерзебургский сообщает о лютичах, что, «единодушным советом обсуживая все необходимое по своему усмотрению, они соглашаются все в решении дел. Если же кто из находящихся в одной с ними провинции не согласен с общим собранием в решении дела, то его бьют палками; а если он противоречит публично, то или все свое имущество теряет от пожара и грабительства, или в присутствии всех, смотря по значению своему, платит известное количество денег».

В этом смысле, пожалуй, можно согласиться с утверждением П.Я. Чаадаева, что Русь обязана своим крещением народной воле.

Относительно дня крещения киевлян существует остроумная гипотеза Рыбакова—Рапова. Изучение архитектурного устройства древнерусских храмов навело Б.А. Рыбакова на мысль, что «в древности ориентировка церквей производилась на реальный восход солнца в день празднования того святого, которому посвящен храм» (цит. по: Рапов О.М. Русская церковь в IX — первой трети XII в. С. 244). Применив азимутальный метод к киевской церкви Святой Богородицы (Десятинной), возведенной Владимиром в память крещения Киева, ученый установил, что храмовый праздник этого собора должен был приходиться либо на 1 августа, либо на 2 марта. Последняя дата в церковном календаре с Богородицей никак не связана. Зато 1 августа (по старому стилю) православная Церковь празднует Происхождение изнесения честных дерев животворящего креста Господня и начало Успенского поста (в честь Успения Богородицы). В Византии в этот день совершалось освящение воды в реках, озерах и других источниках. Примечательно также, что в одной рукописи XVI в. из Московской синодальной библиотеки сказано: «крестися князь великий Володимер Кыевский и вся Русь августа 1». Год крещения, правда, перепутан, но древнерусские церковные месяцесловы вообще не отличались особой точностью в отношении «лет» (ошибались даже в годах проведения Вселенских соборов). В безупречном погодовом исчислении не было надобности, так как для праздничного поминовения имели значение дни, а не годы знаменательных церковных событий.

Эта краткая запись не называет причины путешествия, но сама ее лаконичность, по мнению А. Поппэ, «свидетельствует в пользу древности заметки, когда повод похода князя к порогам был очевиден» (Поппэ А. Политический фон крещения Руси. С. 236). Единственный пример хождения киевского князя к порогам — и именно ради встречи и препровождения в Киев княжей невесты — сохранился в Лаврентьевской летописи. В 1154 г. великий князь Изяслав Давыдович, недавно овдовевший, ожидал приезда в Киев грузинской княжны, которая должна была стать его новой супругой. Сын его Мстислав, посланный навстречу мачехе, «срете ю [встретил ее] в порозех и приведе ю к Киеву…».

Считается, что данные «корсунской легенды» подкрепляет одно со общение Титмара Мерзебургского: «Он [Владимир] взял жену из Греции… По ее настоянию он принял святую христианскую веру, которую добрыми делами не украсил, ибо был великим и жестоким распутником и учинил большое насилие над изнеженными данайцами [греками]». В последних словах видят указание на корсунский поход (см.: Древняя Русь в свете за рубежных источников. С. 318). Но при этом упускается из виду, что «большое насилие» над греками произошло, согласно Титмару, после женитьбы Владимира на Анне, тогда как корсунский поход предшествовал этому со бытию. Кроме того, из контекста Титмарова показания явствует, что греки пострадали не в военном, а в религиозном отношении, вследствие нарушения Владимиром каких-то христианских норм. Наконец, обратим внимание на то, что возможен иной перевод этого места: «…и чинил великие насилия…» (Назаренко А.В. Древняя Русь на международных путях. С. 440), при ко тором несовершенная форма глагола «чинить», указывающая на продолжительное действие («чинил»), и множественное число «насилий» совершенно лишают данный фрагмент всякой связи с походом на Корсунь. Так что, скорее всего, немецкий хронист намекает здесь на противостояние Владимира с византийской церковной иерархией, о чем речь впереди.

Некоторые ученые даже находят возможным говорить о «независимости» Херсона в качестве города-государства, который лишь поддерживал дружественные отношения с Византией (см., напр.: Соколова И.В. Администрация Херсона в IX—XI вв. по данным сфрагистики // Античная древность и Средние века. Свердловск, 1973. Т. 10. С. 207—209).

Все три фемы находились на северном (черноморском) побережье Малоазийского полуострова.

Здесь я отступаю от версии Поппэ, будто Владимир осадил Херсон по просьбе Василия II, который рассчитывал таким способом вернуть империи мятежный город. Это невероятно хотя бы потому, что херсониты, без сомнения, пресекли всякую возможность посольских сношений василевса с Киевом по Черному морю и Днепру. Приписывание византийскому императору инициативы корсунского похода — безусловно, самое слабое место концепции Поппэ, почему в свое время ей и не было уделено должного внимания со стороны историков.

Свидетельство римского историка и военного теоретика Флавия Вегеция (IV—V вв.).