Сергей Цветков - Эпоха единства Древней Руси. От Владимира Святого до Ярослава Мудрого

В общецерковных вопросах митрополиты-греки также были лишены права голоса. Обыкновенно дела Русской Церкви решались на соборе епископов, проходившем под председательством самого Владимира. В похвальном слове Владимиру митрополита Илариона говорится: «Ты же с новыми нашими отцами епископы снимался [117][собираясь на совет] часто, с многым смирением свещавашася, како в человецех сих, новопознавших Господа, закон уставити». Впрочем, такой порядок тоже соблюдался не всегда, и, например, церковный устав Владимира извещает, что этот важнейший документ принят князем в кругу ближайших родственников, на семейном совещании: «и яз сгадав с своею княгинею с Анною и с своими детми [118], дал есмь те суды церквам, митрополиту и всем пискупиям [епископствам] по Русьской земле».

Верно, однако, то, что если к голосу епископов на княжем дворе так или иначе прислушивались, свидетельство чему предоставляет летописная новелла о разбоях (в статье под 996 г.), о которой мы еще будем говорить, то в советах греческих митрополитов Владимир, как видно, совершенно не нуждался. Это был русский вариант православной теократии: не являясь официальным главой Церкви, подобно василевсу ромеев — «эпистемонарху Церкви», «царю и первосвященнику», русский «кесарь» тем не менее приобрел решающий голос в церковных делах. При Владимире роль константинопольского патриарха и назначаемого им «митрополита Росии» во внутренней жизни Русской Церкви свелась исключительно к духовному окормлению христианской общины Русской земли.

Другие стороны церковной деятельности Владимира уже не соприкасались так тесно с политикой и были обращены на то, чтобы удовлетворить повседневные практические потребности Церкви. Первейшей ее заботой было, конечно, восторжествовать над «поганьством» в чисто земном, материальном смысле, посредством повсеместного ниспровержения лжебогов и разорения языческих святилищ.

Княжеская власть взяла на себя эту разрушительную работу. По словам Иакова Мниха, Владимир «поганьскыя боги, паче же и бесы, Перуна и Хрса и ины многы попра и скруши идолы и отверже всю безбожную лесть… Храмы идольские и требища [жертвенники] всюду раскопа и посече, и идолы скруши».

Помимо искреннего религиозного рвения, князь был одержим соблазном завладеть сокровищами, которые веками накапливались в святилищах языческих богов [119]. Несметное богатство его казны, так восхищавшее летописцев и былинников, было добыто не одними воинскими трудами в чужих странах, но и повальным ограблением культовых центров язычества в Русской земле.

Христианство отвергало старых богов и старую веру, но традиции самого почитания божества сохранялись в неизменности. Поэтому строительство церквей находилось в самой непосредственной связи с низвержением языческих кумиров. При Владимире оно приняло широчайший размах. «…И грады вся украси святыми церквами», — пишет Иаков, а Титмар Мерзебургский в своей хронике поведал, что к концу жизни Владимира в одном только Киеве насчитывалось более 400 церквей — преувеличение само по себе весьма замечательное (еще более невероятно сообщение Никоновской летописи, что при пожаре 1017 г. в Киеве сгорело 700 храмов) [120].

Христианские церкви возникали на месте прежних святилищ, ибо благоговейная тяга новообращенных к «святым местам» своих предков была неистребима. По свидетельству Повести временных лет, Владимир «повеле рубити церкви и поставляти по местом, идеже стояху кумиры. И постави церковь святого Василия на холме, идеже стояще Перун и прочий, идеже творяху потребы [жертвоприношения] князь и людье».

Вступая в конкурентную борьбу с языческим прошлым, Церковь старалась затмить языческий культ великолепием своих храмов и торжественной пышностью христианской литургии [121]. Никогда еще красота не обладала такой силой аргументации, как в эпоху Средневековья; она спасала мир в буквальном смысле слова. Вот почему мотивы эстетического превосходства христианства так сильны в произведениях древнерусской литературы. «Не вемы, на небесех ли есмы были, или на земли, — говорят в летописи Владимировы послы, побывавшие на богослужении в Царьграде, — несть бо на земли таковаго вида, или красоты такия, недоумеем бо сказати… Мы убо не можем забыти тоя красоты». Митрополит Иларион ставит Владимиру в особую заслугу то, что он «…весь клирос украсиша и в лепоте одеша святые церкви», чем неизмеримо увеличил притягательность новой религии: «мужи и жены, и малые и велиции — все людие исполнише [наполнили] святые церкви». Дни освящения храмов отмечались всенародными торжествами — с пирами, раздачей милостыни и проч.

Христианское храмоздательство преобразовывало весь образный строй городского пространства. В глазах новообращенного христианина город и храм составляли некое единство, сакральную территорию, отмежеванную мощными укреплениями от хаоса языческих лесов и степей. Замкнутое пространство города, с храмом как его средоточием, с княжеским замком — местопребыванием светских и церковных властей, становилось отныне обителью верных, огражденной от внешней тьмы, земным воплощением Дома Премудрости Божией {131} .

Вместе с Владимиром храмовым строительством занималась и его византийская жена, царевна Анна. По сведениям Яхьи, «она построила многие церкви в стране русов». Вероятно, под ее покровительством были основаны также первые монастырские обители: «Монастыреве на горах сташа, черноризьци явишася» («Слово о законе и благодати» митрополита Илариона).

Поставленное в новое для него положение государственной религии, русское христианство настоятельно нуждалось в юридическом оформлении своих отношений с обществом, которому оно предлагало новые законы и новую мораль, и с властью, чьим сотрудником, а нередко даже и наставником оно притязало быть. С этой целью Владимир издал церковный устав — первый памятник русского церковного права, призванный очертить законодательно область деятельности Церкви по устроению общества и поддержанию государственного порядка. Древнейший из его списков датируется концом XIII в., но в летописи есть почти прямое указание на время создания этого документа. Помещенный под 996 г. рассказ о том, как Владимир назначил десятину на содержание собора Успения Богородицы, подтвердив свой дар клятвенным завещанием, завершается словами: «…и положи написав клятву в церкви сей». Между тем устав Владимира именно и открывается статьей о десятине, а в заключение грозит вечным проклятием тем, кто «пообидит» его установления.

Общим образцом для церковного устава Владимира послужили греческие Номоканоны, или Кормчие книги — кодексы святоотеческих, императорских, патриарших и соборных узаконений, касающихся Церкви. В то время в ходу было два таких сборника церковных законов: Номоканон антиохийского адвоката Иоанна Схоластика (VI в.) и так называемый Номоканон в XIV титулах, окончательная редакция которого приписывалась патриарху Фотию (60—80-е гг. IX в.). Оба Номоканона были переведены на славянский язык: первый, как полагают, самим славянским первоучителем Мефодием, второй — его болгарскими учениками, еще до Фотиевой редакции {132} .