Сергей Цветков - Эпоха единства Древней Руси. От Владимира Святого до Ярослава Мудрого

По крайней мере с одним из этих переводов Владимир был знаком: в своем уставе он пишет, что составлял его, имея перед глазами «грецьскыи номоканон» — скорее всего, это был Номоканон в XIV титулах, известный на Руси при Ярославе и сохранившийся в древнерусских списках XII в. {133} Но при сличении того и другого сразу же выясняется, что меньше всего речь может идти о простой компиляции и тем более слепом копировании. Это и понятно, ведь государственные, правовые, нравственные и бытовые устои византийского и русского обществ были совершенно различными, и Владимир приноравливал свой церковный устав к условиям и обстоятельствам русской жизни, которая была и оставалась по преимуществу жизнью варварского общества, еще только вырабатывавшего простейшие формы христианского цивилизованного общежития. В результате законодательных трудов Владимира на Руси сложился особый тип частного (не затрагивающего вопросов догматики) церковного права, творчески сочетавший христианские каноны с некоторыми правовыми традициями языческой старины и не мыслимый ни в каком другом обществе, кроме древнерусского.

Юридическим его источником была княжеская, то есть светская власть, и потому устав Владимира определил не обязанности, а права и привилегии русской церковной иерархии. Духовная власть епископов над паствой была дарована им свыше, и князь не мог ни прибавить, ни убавить архиерейских прерогатив в области собственно внутрицерковной жизни. Но Церковь желала также влиять на дела мира сего, и тут права ее могли быть расширены только за счет государственной власти. Впрочем, сами же церковные правила ограничивали мирскую деятельность духовных лиц, запрещая им, под угрозой низвержения из сана, вмешиваться в дела гражданского управления. Вследствие этого законодательная и административная власть, по уставу Владимира, сохранялась за князем в полной неприкосновенности, а к Церкви отходила только доля власти судебной вместе с рядом имущественных прав.

Так было и в других христианских странах, в том числе в Византии, но на Руси перераспределение судебной власти между государством и Церковью произошло на принципиально иной основе. В Византийской империи судьями были правительственные чиновники, получавшие жалованье от государства и потому не имевшие материального интереса в сфере судопроизводства. Последнее обстоятельство отличало и судейский труд греческих епископов, осуществлявших гражданский суд над мирянами во всех случаях, когда истец и ответчик желали для решения своей тяжбы прибегнуть к нравственному авторитету Церкви. При такой постановке судебного дела церковный суд нисколько не стеснял прав государственных судей и не посягал на их материальное благополучие, а, наоборот, сильно облегчал их работу, беря на себя рассмотрение значительной части гражданских дел {134} .

Совершенно иначе была устроена судебная система в Русской земле, где политико-правовой обычай делал из нее доходную статью княжеской казны и притом весьма прибыльную. По закону русскому большинство преступлений искупалось вирами — денежными штрафами в пользу князя, который направлял этот обильный денежный поток на покорм дружине, княжим наместникам и тиунам (судьям). Суд, стало быть, был источником благосостояния самих судей (включая князя), а правосудие (за исключением собственно княжего суда) — привилегией, пожалованной князем некоторому числу доверенных лиц из его окружения. Вторжение Церкви в область древнерусского суда напрямую задевало материальный интерес этого влиятельного дружинного слоя и, несомненно, воспринималось им очень болезненно. Показательная деталь: Владимир в уставе почел необходимым особо наказать своим тиунам «церков-наго суда не обидети», то есть не вмешиваться в церковную юрисдикцию и исправно уделять епископам положенную им часть судебных пошлин. Любопытно, что приказ этот повторен дважды, и эта настойчивость, конечно, говорит о том, что на практике тиуны с величайшим трудом мирились с посягательством Церкви на их заповедные права.

Сильнейшая материальная заинтересованность княжеской власти в отправлении правосудия делала невозможным участие епископов во всех гражданских делах, как это было в Византии. Вместо этого в церковное ведомство был выделен особый круг лиц и особый круг дел и преступлений, подлежащих епископскому суду. С одной стороны, под непосредственное попечение Церкви было поставлено особое общество церковных людей, состоявшее из: 1) черного и белого духовенства, включая семейства священников («игумен, поп, дьякон, дети их, попадия, и кто в клиросе, игуменья, чернец, черница», по уставу Владимира); 2) мирских лиц церковного причта («проскурница [просвирня], лечец [знахарь]») и «задушных» людей, то есть рабов, отпущенных на волю по духовному завещанию или завещанных Церкви на помин души; 3) бесприютных, убогих, увечных, больных и вообще нетрудоспособных людей, пользовавшихся гостеприимством при церквях и монастырях («прощеник [человек, чудесно исцелившийся], стороник [странник], слепец, хромец, монастыреве, болнице, гостинници, странно-приимнице»). Это общество в целом составляло небольшую часть всей христианской паствы, зато оно было полностью подведомственно церковной власти во всех делах церковных и нецерковных {135} . Обычный мирянин, если у него была тяжба с церковным человеком, также должен был предстать перед судом епископа.

Важной отличительной чертой устава Владимира по сравнению с греческими Номоканонами был провозглашенный в нем полный судебный иммунитет церковных людей от светской власти: «А по сем не надобе вступатися ни детем моим, ни внучатом, ни всему роду моему до века ни в люди церковные, ни во все суды их». В Византии императору принадлежало право верховного суда над лицами духовного звания {136} .

С другой стороны, Церкви была предоставлена юрисдикция над всеми христианами, но лишь в пределах определенного круга правонарушений. Сюда относились прежде всего нарушения святости и неприкосновенности христианских храмов и символов, еретичество и тому подобные преступления против веры и святыни, традиционно судимые церковным судом. Вместе с тем устав Владимира передал в церковную юрисдикцию такие деяния, которые по византийским нормам церковного права не входили в церковное ведение или были вовсе им неизвестны. Так, покушение на святость родительской власти («или сын отца бьет или матерь, или дчи [дочь], или сноха свекровь»), предоставленное в Византии государственному суду, по уставу Владимира подлежало суду церковному. То же произошло с разводом, прелюбодеянием, двоеженством, скотоложеством, оскорблением словом и действием и некоторыми другими статьями гражданского законодательства, по которым Византийская церковь ограничивалась наложением епитимий. Более того, на суд епископов был отдан ряд уголовных преступлений — похищение, изнасилование, убийство ребенка матерью, смертоубийство во время свадьбы, — что явилось абсолютным новшеством для законодательной практики христианства {137} .