Геннадий Семенихин - Космонавты живут на земле

Все казалось однажды погубленным,

Наступал последний закат,

Непрославленный, недолюбленный,

Умирал во мгле космонавт.

Метеором корабль его раненый

Неподвластен движенью руки,

И склонились над ним марсиане,

Крутолобые чудаки.

Отпевать его чинно хотели,

В марсианскую почву зарыть,

Чтобы больше земляне не смели

Марс таинственный навестить.

Но в скафандре своем белоснежном,

Нет, не сдался смертям космонавт,

И опять по просторам безбрежным

Разнеслось слово громкое "старт".

Далеко в голубом ореоле

Ожидала героя Земля,

Сквозь огромное звездное море

Устремился он к звездам Кремля,

Чтобы снова пить воздух полуденный,

Чтобы девичьи плечи обнять,

Непрославленный, недолюбленный,

Нет, не умер во мгле космонавт!

Бас Локтева и более слабые голоса Дремова, Ножикова и Кострова повторили две последние строчки:

Непрославленный, недолюбленный,

Нет, не умер во мгле космонавт!

А потом еще раз прозвучал в комнате припев:

Не всегда все свершается гладко,

Не всегда возвращаются в срок,

Но орбита будет в порядке,

Если мужества есть огонек.

-- Вот так-то! -- Субботин захлопнул крышку и подмигнул Рогову. -- А что скажет по этому поводу пресса?

Рогов встал с дивана, одернул пиджак:

-- Если подходить с точки зрения литературного мастерства, то этот текст...

-- Не надо с точки зрения литературного мастерства, -- взмолился Ножиков, -- мы же не на заседании поэтической секции. Подожди, Леня, я его сейчас по существу буду критиковать... как космонавт.

-- Давай, парторг! -- задиристо бросил Субботин. -- Начинай.

Густые черные брови Ножикова сомкнулись на переносице, и он загнул на правой руке указательный палец.

-- Во-первых, об аварийности...

-- А это больше всего беспокоит наше партбюро, -- улыбнулся Андрей, -аварийность, так сказать, в космонавтике.

-- Хотя бы! -- подтвердил Ножиков. -- Хотелось бы спросить, откуда уважаемый автор взял аварийную ситуацию? У нас ни один космонавт не терпел бедствия "во мгле". Все благополучно возвращались. Значит, жизненная правда уже нарушена? А?

-- Узкий взгляд на космонавтику, -- презрительно прищурился Субботин. -- В вашей логике налицо догматизм. Сколько в мире совершено космических полетов? Около двух десятков, если считать и американские? Не так ли?

-- Допустим.

-- А высота орбит? Не свыше пятисот километров. Конечно, мы к этому в техническом и научном отношении настолько подготовлены, что заранее предусмотрели любые неожиданности. Перед каждым полетом выбираем наиболее удобное время в смысле пониженности солнечной деятельности, работаем все на один корабль. А представь себе, что будет, когда высоты полетов возрастут, станут измеряться десятками, а потом и сотнями тысяч километров, когда трассы пролягут к луне и другим планетам... Вы представляете, ребята, сколько тогда возникнет сложных и неожиданных вопросов, которые ни один ученый и ни один конструктор не в состоянии сейчас предвидеть. Начнем хотя бы со светящихся частиц. Они с огромной скоростью проносятся мимо корабля. Но знаем ли мы их температуру, их происхождение. Еще не полностью. А мы готовим выход человека в открытый космос. Значит, наука уже доказала то, что казалось еще пять лет назад неосуществимым. Так и в первых далеких космических полетах. Не верю я, что все они будут проходить гладко. И с авариями столкнемся, и потери, может быть, станем нести, когда от простых полетов перейдем к сложным. Значит, и ситуация, подобная той, что в песне, весьма возможна. Оправдался я или нет?

-- Не совсем, Андрюша, -- засмеялся Ножиков. -- А чем ты объяснишь другое? В твоей песне космический корабль ранен метеоритом.

-- Ну и что же?

-- Практически вероятность столкновения корабля с метеоритом равна нулю, -- вставил Локтев.

-- А если уж и состоится встреча, так метеорит разворотит любой корабль, -- подтвердил Дремов.

-- Так ведь это пока предположение! -- всплеснул руками Субботин. -- А вы знаете, что будет в сфере Луны или на подходе к ней? Вы уверены, что там не встретятся метеориты и что нашим кораблям не понадобится специальная от них защита? То-то и оно, что, чем чаще мы наведываемся в космос, тем больше о нем узнаем и тем больше встает перед нами вопросительных знаков.

-- Ладно, ладно, -- прервал споры Дремов, -- прошу в столовую, и начнем "большой сбор".

Над дверью, ведущей во вторую комнату дремовской квартиры, висел торопливо написанный рукой хозяина плакатик: "Добро пожаловать!" Между буквами торчали головки пивных бутылок, блеклыми глазами смотрели на них осоловелые воблы... Игорь широким жестом распахнул дверь, и Алеша увидел покрытый клеенкой стол на котором навалом лежала вобла, нарезанный крупными кусками черный хлеб и стояли четыре бутылки пива, видно только что вынутые из холодильника, едва успевшие отпотеть.

-- Прошу, ребята, занимать места.

-- Отцы-командиры, нас, кажется, приглашают, -- прогудел Локтев.

Космонавты расселись. Дремов погасил свет, оставив включенным лишь электрический обогреватель.

-- Друзья мои, -- заговорил Дремов, -- сколько мы ходим по одной и той же жизненной тропе?

-- Смотря что ты имеешь в виду? -- уточнил Ножиков. -- Если этот отряд, то не столь много. Здесь мы вместе всего два года.

-- А знаем друг о друге далеко не все. Так или не так?

-- Да, пожалуй, так, -- протянул Субботин.

-- А вот, Алеша, -- продолжал Дремов, -- так тот вообще ничего о нас не знает. Поэтому я решился на такой ответственный шаг, как "большой сбор". Давайте займемся воблой и поговорим о том, как каждый из нас пришел в космонавтику.

Алеша, сидевший на самом краю стола, почувствовал, что все смотрят на него. "А что я могу сказать?" -- в смятении подумал он.

-- С кого же начнем? -- деловито осведомился Субботин.

-- Не с Горелова же, конечно. Он новичок.

У Алеши отлегло от сердца.

-- Да с тебя, Андрей, раз назвался, -- сказал хозяин квартиры.

-- Гм... -- промычал Субботин, -- полная неожиданность.

-- Хозяин имеет право останавливать свой выбор на ком угодно.

-- Позволь тогда хоть горлышко промочить. -- Субботин потянулся к столу, достал самую крупную воблу, предварительно пощупав, с икрой ли она, отхлебнул глоток пива. -- Я вначале о батьке пару слов скажу. -- Отсветы падали на его подвижное лицо и смуглый лоб с залысинами. -- Все начинается от печки, а у меня от батьки, ребята. Сейчас ему семьдесят два, но не гнется. Высокий, худой, из тех, кому мальчишки кричат вдогонку: "Дядя, достань воробышка". В семье я был восьмым по счету, а всего ребят -- десять. Когда в военные годы кусок хлеба попадался -- на части рвали. Да и после войны не сладко жилось. Батька стал прихварывать. Ртов в нашей семье много, рабочих рук мало. А в сорок девятом беда нагрянула -- в тюрьму наш батька угодил. И кто бы мог подумать, что так дело обернется. Батька всю жизнь был тихий: чтобы водку пить, карты или какое хулиганство -- ни-ни. Но была у него одна страсть: зверье. Ох и нянчился с ними, собаками, кошками, козлятами, жеребцами! Если заболевала какая живность, со всех сторон лечить к нему несли. Денег с селян он почти никогда не брал. Праведник, словом.