Геннадий Семенихин - Космонавты живут на земле

-- Один поехал, да не доехал.

-- Жалко Сережку, -- откликнулся Костров. -- Мне Вера уже со всеми подробностями рассказала. Год теперь у старика будет упущен.

-- По моим данным -- меньше, -- возразил Алеша. -- Вчера у него полковник Нелидов был. Сказал, к октябрю починят нашего парторга.

-- К октябрю починят, а потом догонять будет месяца два. Жаль. Я бы очень хотел, чтобы Сережа в этом году полетел. Даже свою очередь уступил бы.

Они пили чай, закусывали бутербродами, и Костров пространно рассуждал о судьбе Ножикова:

-- Ты думаешь, я о нем отчего вздыхаю? Оттого что он парторг или мой добрый друг? Нет. Не только. Тут дело гораздо сложнее, мое милый. Ты, Алеша, еще молодо-зелено. Мне тридцать семь. Сергею -- сорок. Нас только двое в отряде таких стариков. А что ты понимаешь в психологии сорокалетних? Вот отчислили меня после этого нелепого случая с центрифугой, и я в госпитале все эти дни только волком не выл до той самой минуты, пока мне генерал Трифонов не сказал, что исследования дали хорошие результаты. А Ножикову еще хуже.

-- Он борется, -- тихо заметил Горелов.

Костров задумчиво мешал ложечкой в стакане. Черный чубчик свисал на смуглый лоб, покрывшийся морщинами.

-- Борьба бывает всякая, Алеша. Бывает борьба гордая, смелая. Когда, например, ты самолет с поврежденным двигателем сажаешь или в какой-то трудной жизненной ситуации правду ищешь. А бывает борьба горькая, вызванная не от тебя зависящими, порою совершенно нелепыми причинами. И самое обидное, когда ты сознаешь, что не столько сам борешься, сколько за тебя борются другие. Вот у Сережи так.

-- Он выдержит, -- уверенно сказал Горелов, и глаза его блеснули, -- он все-таки сам за себя прежде всего борется. И врачи помогают. Да и мы будем все время веру в него вселять. Я знаю, Володя, что еще на своем веку раскрою как-нибудь газету и прочту, что летчик-космонавт коммунист Сергее Ножиков вышел на орбиту.

Утром, еще до начала рабочего дня, городок космонавтов загудел одной единственной короткой радостной вестью -- Володя Костров вернулся и снова допущен к подготовке. Солдат второго года службы Вашакидзе, сменившийся на посту у проходной, поцокал языком и, закатив черные глаза, доверительно сказал начальнику караула:

-- Ва! Товарищ сержант! Что я вчера вечером видел, еще никто не знает. Я зеленый калитка самому Володе Кострову открыл.

Потом возбужденные женщины стали поздравлять появившуюся в магазине Веру, и стоустый шепоток покатился все дальше и дальше, обрастая новыми подробностями. Самого Кострова, торжественного, затянутого в новый китель, на пороге повстречал майор Дробышев, пожал ему крепко руку.

-- Ну, дорогой, задал ты всем нам тревог. Это я как майор майору тебе говорю. Пришлось и мне кое-кому звонить.

Костров, настроенный на веселый лад, пошутил:

-- А что? Разве забота о здоровье космонавтов тоже входит в обязанности госбезопасности?

Дробышев шутливо развел руками:

-- А то как же!

Подошел полковник Нелидов и утащил Кострова к себе в кабинет. Внимательно вглядываясь в посвежевшее лицо майора, он поприветствовал его все-таки более сдержанно, чем другие:

-- Я тоже рад, Владимир. Но победу вам праздновать еще рановато. Главное -- впереди: звонила Зара Мамедовна. Она хочет, чтобы вы приехали к ней прямо сейчас. Как говорится, с корабля на бал.

-- Так я готов, -- беспечно ответил космонавт, и его губы сложились в улыбку.

-- Готов-то готов, но смотрите, чтобы не получилось как в прошлый раз, -- строго напомнил замполит.

Костров рассмеялся и, как заклинатель, поднял руки вверх:

-- Сдаюсь. Не буду больше так самонадеянно рапортовать о готовности. Но не судите меня слишком строго. Семь суток лежал в госпитале, и, честное слово, было время подумать. Лучше, чем кто-нибудь другой, знаю я причину провала. Народная мудрость говорит: знал бы, где придется падать, соломки подложил бы. Так вот на этот раз я к Заре Мамедовне не с букетом роз приду, а с этой самой соломкой. Подложу ее там, где надо.

-- Забавно, -- протянул замполит, не отводя от Володи пытливых глаз. -И чем же, по вашему мнению, было вызвано фиаско?

-- Самоуверенностью, Павел Иванович.

Замполит достал из стола зажигалку, потянулся к папиросной коробке.

-- Костров и самоуверенность? Не понимаю. Вы же у нас числитесь самым серьезным человеком. Математик, логик, воплощение собранности, уравновешенности и рассудительности. Я о вас Главному конструктору так и докладывал.

-- Вот и промахнулись, дорогой Павел Иванович. В том-то и дело, что в день последнего испытания все названные качества меня покинули и обратились в свою противоположность. Денек-то стоял! Небо, солнце, леса какие зеленые по пути... А накануне меня обрадовали, что допустят к изучению нового космического корабля. И каким же я на тренировку явился! Букет цветов купил для Зары Мамедовны. Ввалился франтом, пижоном, этаким тореодором, черт возьми! Эх, думаю, последняя тренировка. Сойдет. В кресло сел кое-как, позу выбрал неверную, слишком напряженным был... Вот и наказала меня матушка-центрифуга по всем правилам.

Лицо Ножикова потонуло в облаке папиросного дыма. То ли от смеха, то ли от этого дыма он закашлялся.

-- И пышный букет не помог?

-- Не помог, Павле Иванович. А Зара Мамедовна, вы же сами знаете... Хозяйка Медной горы и та не была такой суровой. Вот и заплясала эта самая экстрасистола. А сегодня, дорогой Павел Иванович, я на центрифугу, как на самую тяжелую работу, поеду. И уж дудки, без васильков-ромашек обойдусь.

-- Ну что ж, -- подытожил замполит, -- вижу, у вас боевое настроение сегодня. Буду ждать успеха. Как говорят, возвращайтесь со щитом.

Голубой автобус вскоре увез Володю Кострова.

День разгорался над городком. Шли занятия в учебных классах и лабораториях. Баринов со взводом солдат из караульной роты приводил в порядок беговые дорожки стадиона и летнюю баскетбольную площадку. Начштаба полковник Иванников составлял расписание летных тренировок. Не так часто, как в строевой части, но все-таки и здесь всем офицерам приходилось совершать учебные полеты, недаром же по штатному расписанию именовались они летчиками-космонавтами, да и невозможно было не летать тем, кого взрастила авиация. В клубе продумывали план субботнего вечера отдыха и дискуссию на тему "Что такое счастье?". Ее предложил замполит Нелидов. А над крышами гарнизонных зданий и над одетым в яркую зелень лесом светило щедрое солнце и голубело майское небо.

Весело было и на душе у майора Дробышева, когда в предобеденный час он перешагнул порог генеральского кабинета.

-- Можете поздравить. Отпуск! -- весело сказал он Мочалову и находившемуся здесь же полковнику Нелидову. -- В конце мая море на Кавказском побережье хотя и не такое теплое, как в июле, но и не такое холодное, как в декабре или январе. А я даже при плюс двенадцати купаюсь.