Тихон Семушкин - Чукотка

Три дня в разных районах города москвичи видели группку юношей с раскосыми глазами и русского пограничника.

На четвертый день все они, за исключением Таграя, выехали в Ленинград.

- Ну вот, Таграй, теперь мы остались вдвоем. И прошу тебя не задавать мне больше никаких вопросов!

- Почему, Андрей Андрей?

- Башка у меня уже трещит от вопросов. Кажется, за всю жизнь столько я не думал, сколько за эти три дня. Поедем кататься на метро. Про него тоже не спрашивай. О нем я знаю не больше, чем ты. Построили его, пока я находился на Чукотке.

На следующий день Таграй уезжал в Борисоглебск. Он уезжал один. Все, все здесь ново, ни одного знакомого холмика, ни одной знакомой речки. И только солнце такое же светлое и небо такое же ясное, как и на Чукотке.

Таграй стоял с Андреем Андреевичем на перроне. Это был последний час, когда они видели друг друга.

- Письмо, Таграй, передай самому начальнику летной школы. Понял?

- Понял, Андрей Андрей.

- И смотри у меня! Чувствуй себя хозяином. Не забудь, что я тебе наказывал. Веди себя смело. Знай, что ты находишься у себя на родине.

- Жалко мне с тобой расставаться, Андрей Андрей!

- А мне, думаешь, легко?

Раздались звонки.

- Ну, прощай, Таграй. Сейчас тронется поезд.

Они крепко пожали друг другу руки, и вдруг Андрей Андреевич сказал:

- Дай я тебя поцелую, Таграй.

Медленно зашевелились колеса вагонов, и поезд тронулся. Таграй вскочил на площадку вагона и закричал непонятное окружающим:

- Тагам! Тагам!

Андрей Андреевич бежал по перрону и тоже кричал:

- Тагам! Тагам!

Наконец он остановился. Вдали мелькнул хвост поезда. Горин подумал:

"Поезжай, Таграй... Пути не заказаны тебе. Ты должен ездить и по неезженым дорогам".

Кругом было уже пусто, и только русский пограничник одиноко стоял на перроне вокзала.