Михаил Смолин - Тайны русской империи

Эта страшная «любовь», сравнивающая «свое» с «чужим» на основании представлений о «будущности», вылилась у декабристов в стремление убить прошлое и разрушить настоящее.

Один совершенно забытый на сегодня консервативный критик начала XX века, пытавшийся осмыслить «феномен» русской интеллигенции, потрясенный крайней противоречивостью и идейной самоуверенностью нашей интеллигенции, делает выводы своего исследования: «Вопрос об “интеллигенции” — исключительно русский вопрос. В мире, или, что почти то же, на Западе — такими большими кусками “новые породы людей” не откалываются от своего народа…

Сильная в критике, она (интеллигенция. — М.С.) детски беспомощна в работе. Можно установить, как правило, что чем интеллигентнее наша интеллигенция, тем ниже уровень культурной жизни» {40} 40 Там же. С. 412,425. .

Величайшей химерой всей интеллигенции является грандиозный миф о декабристах, созданный тысячами пишущих и говорящих о нем. Это — идейное знамя всего демократического движения в России; знамя, оберегаемое вот уже более полутораста лет многочисленными поколениями «освободителей» России.

Всякий, кто пытается в этот вопрос (о декабристах) внести хоть небольшую толику разумного сомнения в «святости» образов этих борцов с «царизмом», неминуемо подвергается «высоконаучной» брани и общественному поношению. Он совершает «святотатство» в храме интеллигенции, вторгается в «святая святых», «замарывает грязью светлые лики героев» и т.д.

При такой нездоровой обстановке вокруг проблемы декабризма очень немногие пытались внести некий разумно-критический диссонанс в процесс хорового воспевания величия дела декабристов и отдельно каждого из них.

Пожалуй, даже на долю большевистских революционеров, да и других (народников, петрашевцев, Бакунина, Кропоткина, Герцена, Огарева и прочих), никогда не выпадало такого тотального возвеличивания и почитания, как это случилось с декабристами.

Почему же это так произошло? Наиболее вероятный ответ может быть лишь следующим: интеллигентский орден демократов видит в декабристах первых (по преимуществу) «освободителей», революционеров, либералов, конституционалистов — названия для них у каждой прогрессивной «лучшей части нашей интеллигенции» есть свое.

Они были зачинщики, они — первые попытавшиеся поднять массу (в данном случае солдатскую) на вооруженную борьбу с исторической Верховной Властью в России.

Хотя разные Пугачевы да Разины уже устраивали кровавые вооруженные восстания, но это были все же стихийные и беспоследственные события. Их трудно отнести к действиям запланированным и осознанным, к тому же некоего «интеллигентного ядра» в этих бунтарских стихиях не было, хотя в них уже заметно влияние других традиционных сил разрушения — сектантства и инородчества. В разинщине и пугачевщине еще не было сплоченных групп присягоотступников из русского образованного общества. Только они одни и могли дать ту «закваску разрушения», которая подняла затем все «тесто» недовольных в империи. Они отыскали и воспитали это возмущение, дали ему силу идеологической скрепы, осознанности и убежденности.

Вот поэтому 14 декабря 1825 года — заговор сплоченной группы офицеров, названных впоследствии декабристами, так важен в истории революции в России. Это чувствовали все, кто начинал заниматься историей разрушения Российской империи.

Конечно, в декабризме можно усмотреть тень или отголосок гвардейских дворцовых переворотов XVIII века [6] В записках принца Евгения Вюртембергского есть передача интересного разговора с графом Милорадовичем. Граф Милорадович сказал (когда стало ясно, что законным наследником престола является великий князь Николай Павлович) принцу Евгению, что он «сомневается в успехе, так как гвардия не любит Николая». «При чем тут гвардия?» — сказал принц. «Совершенно справедливо, — ответил граф, — им не следует иметь голос, но это у них уже обратилось в привычку, почти в инстинкт». (Зызыкин М.В. Император Николай I и военный заговор 14 декабря 1825 года. Буэнос-Айрес, 1958. С. 78.) ; как безусловным этапом на пути к декабризму было и цареубийство Павла I. [7] Некоторые отцы декабристов были из числа этих самых царе убийц, тем самым как бы в декабристах уже была «предрасположенность» к цареубийству.

Но все же декабризм был уже движением «нового типа» — специально революционным движением со стремлением к цареубийству и уничтожению всех членов царствующего дома. Не потому, что они плохи или хороши, а по идее, по убеждению, поскольку единоличная власть в идее для них неприемлема, непонятна, не нужна, «невыносима». Это было «новым» в борьбе с верховной властью русских царей, не наблюдаемым во всевозможных бунтах и восстаниях прошлых веков до декабристов. И это сознательно или бессознательно чувствовалось исследователями декабризма, и отнюдь не «массовость» главное в декабристском движении, хотя идеи их начинали захватывать в круг своего влияния множество людей.

Они носили и лелеяли в себе другой идеал, стремление воплотить умозрительно-отвлеченную идею «счастья для всех», «освобождения», «свободы, равенства, братства».

Декабризм — первый бунт с «философской» подкладкой, с противопоставлением историческому пути своего идеала «из будущего». «Блажен живущий иногда в будущем! Блажен живущий в мечтании!» — писал еще Радищев. Декабристы радикально воплотили этот принцип и жили в мечтании о будущем, а во имя этих грез убивали, лгали, клятвопреступничали.

Более чем полуторавековое общественное сознание под беспримерным давлением интеллигентных «книжников» привыкло видеть в декабристах героев и мучеников: пятеро повешены, более сотни сосланы на каторгу, отправлены рядовыми на Кавказ, отосланы по разным сибирским местам на поселение. А судьба декабристских жен? — это история просто никогда не передавалась у нас без «слез на глазах» и без «сжатых кулаков» в ненависти к «царизму» и главному мучителю — императору Николаю I.

Но, позволительно спросить, не сами ли «мученики» устроили свои муки, не сами ли вели себя самоубийственно?

Что должен был делать император Николай I, на момент восстания являвшийся той верховной властью в империи, историческое существование которой измерялось уже десятым столетием? Какие были основания у императора не действовать так, как он действовал, охраняя свой прародительский престол, спокойствие державы и мир в обществе? Ведь самый большой порок власти — это ее бездействие или безвластие в момент, когда решается судьба государства. Скорее, государь имел полное право быть еще жестче по отношению к вооруженному мятежу, чем это было в реальности [8] Хотелось бы особо обратить внимание на следующее: если бы император не смягчил решения Верховного уголовного суда, пятеро казненных декабристов были бы преданы несравненно более страшной казни — четвертованию (между прочим, Пестеля предложил четвертовать Сперанский), а тридцать один — смертной казни через отсечение головы. Среди членов Верховного уголовного суда были и такие, которые предлагали еще более суровое наказание: четвертовать — шестидесяти трех, подвергнуть постыдной смерти троих и смертью одного. (См. мнение сенатора Ивана Павловича Лаврова.) К этому замечанию необходимо прибавить и 101 заговорщика, которые были изъяты от суда и оставлены без судебного наказания лично императором. Также император Николай I не допустил до уголовного суда 700 нижних чинов, отправив их на войну с Персией. . Если отказать верховной власти в праве самозащиты от бунтовщиков, то почему, собственно, оставлять вообще наказание за другие преступления, например чисто уголовные [9] Уголовник — скажем, убийца, совершивший преступление, — также становится «мучеником» по применению к нему соответственного репрессивного закона: либо расстрела, либо долгого срока содержания в тюрьме. Он тоже мучается и страхом смерти, и трудностями тюремного существования. . Помня о всевозможных бунтарях, разрушителях, революционерах и прочих безусловно «прогрессивных» людях, мы почему-то никогда не вспоминаем о настоящих мучениках от этих кровавых героев — законопослушных или верноподданных гражданах. Где и когда можно было слышать добрые слова в адрес исполнивших свой долг 14 декабря, — таких, как знаменитый генерал граф Милорадович [10] Удивительна судьба этого генерала. Участвовавший не менее чем в 55 сражениях, он не получил ни одного ранения и был убит своими соотечественниками-декабристами. Когда из еще живого Милорадовича врачи извлекли пулю, то он, взяв ее в руку и рассмотрев, перекрестился и сказал: «О, слава Богу! Эта пуля не солдатская. Теперь я совершенно счастлив (пуля была пистолетная с хвостиком)… — и несколько позже продолжил: — Донесите Государю, что я нимало не жалею о том… напротив, я чувствую себя теперь истинно счастливым… я умираю, исполнив свою святую обязанность» (Башуцкий А.Л. Убийство графа Милорадовича // Исторический вестник. 1908. № 1.С. 154.) , убитый Каховским выстрелом сзади и доколотый князем Оболенским штыком; о жестоко раненных генералах Шеншине, Фредериксе, Стюрлере, полковнике Хвощинском, конногвардейцах (например, ротмистр Велио потерял руку), гренадерах и других солдатах, потерявших жизнь или здоровье только потому, что «сто прапорщиков хотят переменить весь государственный быт России» [11] Слова А.С. Грибоедова. См. Остафьевский архив князей Вяземских. Т. 5. Ч. 2. С. 158-160. .