Михаил Смолин - Тайны русской империи

Основой книги Л.А. Тихомирова явилась мысль о борьбе в человеческом мире двух мировоззрений: дуалистического и монистического. На протяжении всей человеческой истории эти идеи ведут между собой непримиримую духовную борьбу, сами никогда не умирая, никогда не смешиваясь между собой, несмотря на многочисленные попытки их синкретизировать.

Анализу истории этой духовной борьбы и посвящена книга Л.А. Тихомирова. Она тем более современна, что говорит не только о прошлом и настоящем периоде этой борьбы, но и дает анализ человеческой истории в ее последние эсхатологические времена. Уникальна книга Л.А. Тихомирова еще и тем, что в ней впервые на русском языке человеческая история в полном объеме проанализирована с религиозной точки зрения. В философской работе Л.А. Тихомирова показано логическое развитие в человеческих обществах религиозных движений, взаимная связь и преемственность религиозных идей разных времен, которые то исчезают с исторической сцены, то, надевая новые личины, появляются вновь.

Рожденные реакцией.1 марта 1881 года Россия встрепенулась от сна, увидев, пораженная, что тот, которого она считала своим сердцем, умирает в крови, смертельно раненный в центре столицы империи. Нация получила пощечину от своих же отщепенцев; было затронуто одно из наиболее тонких русских чувств — чувство народного единства, олицетворяемого православным государем.

«Диктатура сердца», подражая Европе, пытавшаяся путем бесплодных разговоров и уступок революционерам и либералам успокоить их метания, полусознательно-полунесознательно пожертвовала сердцем империи, ее царем. Оказалось, что между безвластием «диктатуры» (или неупотреблением ею власти) и конституцией было не больше разницы, чем между крушением и ломкой. Цель, поставленная верховной комиссии во главе с графом Лорис-Меликовым в высочайшем императорском указе, сводилась к необходимости «положить предел беспрерывно повторяющимся в последнее время покушениям дерзких злоумышленников поколебать в России государственный и общественный порядок». Эти чисто полицейские цели подавления были самочинно расширены графом Лорис-Меликовым до попытки изменения курса Внутреннсй политики в угоду конституционным настроениям либерального интеллигентского общества. Вместо борьбы с крамолой «диктатор» совместно с либералами и террористами стал подрывать государственность изнутри. Полиция, которой должно было бы быть отведено главное место в подавлении революционных террористических выступлений, приводилась в крайне расстроенное состояние ее новым главой — министром внутренних дел, либеральнейшим Сабуровым, заменившим консерватора графа Д.А. Толстого [31].

При свойственной нашей интеллигенции подражательности русское общество неизбежно становится крайне неустойчивым. Всякая новая идея, замеченная или прочитанная на Западе, приобретает себе в сторонники сразу (или почти сразу) всю эту армию подражательной интеллигенции, которая срывает якорь корабля Отечества и заставляет (если может) нестись его в новую гавань, не рассуждая ни о рифах на пути, ни о цели или целесообразности такого плавания. Подражательность, в отличие от самостоятельного мышления, всегда массово, всегда имеет у нас характер социальной эпидемии в виде революции или радикальной реформы. Декабристы, подражая французским революционерам 1789 года, устраивали восстание; конституционалисты-шестидесятники, следуя соответственному развитию западных конституционных идей, требовали конституции и парламентского представительства. Куда нас только не звала интеллигенция, в каких только политических гаванях не видали наш государственный корабль!..

Почему же сама интеллигенция так легко бросала и бросает все свои политические увлечения, почему она так страстно непостоянна в своих стремлениях?

Великий творец «России и Европы» отвечает на это так: «Подражательность… предполагает отсутствие любви к своему; а кто отрешился от этой любви — любви прирожденной, самобытной, роковой, то какую же, собственно, любовь может он иметь к чему-нибудь чужому? Ни к чему особенному, ибо это особенное не разобрано и не взвешено подражателем. Любезно ему в чужом то, что оно чужое, что оно принадлежит тому, кого он считает достойным подражания, и в этом чужом привлекательным, достойным подражания очевидно может ему казаться лишь самое новое, самое последнее. В самом деле, с чего, с какой стати будет он подражать тому, что отвержено уже самим оригиналом, что им самим найдено несостоятельным и что он уже отбросил или ниспроверг, если еще не на деле, то по крайней мере уже в мысли? Очевидно, что только то, на чем остановилась передовая мысль, может, по мнению подражателя, заслуживать подражания» {84} .

В восьмидесятых годах XIX столетия русское общество, хотя и внутренне потрясенное и зараженное революционным духом, все же нашло в себе духовные силы на ответную консервативную реакцию, на борьбу с внутригосударственным распадом и революционным хаосом. «У нас, — писал тогда М.Н. Катков, — теперь в большом ходу слово реакция. Этим словом перекидываются как самым ругательным. Им запугивают наш слабоумный либерализм. Но, скажите ради Бога, не есть ли отсутствие реакции первый признак мертвого тела? Жизненный процесс не есть ли непрерывная реакция, тем более сильная, чем сильнее организм?» {85}

Все требовало реакции, и с восшествием на престол императора Александра III она получила свои права. Были удалены граф Лорис-Меликов, Абаза и Сабуров — главные зачинщики конституционного движения 1881 года. Новый царь нашел опору в Константине Победоносцеве, вернул в правительство графа Дмитрия Толстого на пост министра внутренних дел и поручил ему провести внутренние реформы, корректирующие начинания 1861 года. Михаил Катков и Иван Аксаков вновь возвысили голос, выразив своей публицистикой чувства возмущения и горести, владевшие тогда многими русскими. Русская мысль стала несравненно более смелой и самостоятельной, «реакционно-двигающей», как говорил Константин Леонтьев.

Новым периодом выявления и осмысления русского самодержавия стало царствование государя императора Николая Александровича. Начало царствования явилось как бы временем смены поколений идеологов православно-монархического движения. Через черту 1894 года — года смерти императора Александра III — не перешел почти никто из старых писателей: ни И.С. Аксаков (1823—1886), ни М.Н. Катков (1818-1887), ни Н.Я. Данилевский (1822-1885), ни К.Н. Леонтьев (1831-1891).

События конца XIX века и бурное революционное начало XX века дали огромную пищу для размышления политическим публицистам. С усложнением государственного механизма, с увеличением его социальных задач разнообразилась и политическая литература. Пришло осознание необходимости разработки политической философии.