Жанна Курдина - История зарубежной литературы XIX века. Романтизм: учебное пособие

День и ночь косуля скачет
По скалам среди высот,
Но ее в ненастье прячет
От дождя укромный грот.

Зверь морской, что в океане
Крова мирного лишен,
Спит меж волн, но их качанья
Он не чувствует сквозь сон.

Пусть, как челн, грозой гонимый,
Пляшет ворон в бурной мгле, —
Рад он пристани родимой
На незыблемой скале.

Робкий страус до заката
По пескам стремит свой бег,
Но и он спешит куда-то
В сень родную – на ночлег…

Без конца моя дорога,
Цель все так же впереди,
И кочевника тревога
День и ночь в моей груди.

Господень мир, его мы всюду зрим,
И смерть придет, копи или расходуй.
А в нас так мало общего с природой,
В наш подлый век мы заняты иным.

Играет море с месяцем златым,
Порхает ветер, опьянен свободой,
Иль спит и копит мощь пред непогодой.
Что нам с того! Мы равнодушны к ним.

Мы для всего чужие. Боже правый,
Зачем я не в язычестве рожден!
Тогда, священной вскормленный дубравой,
Я видел бы веков минувших сон.
При мне б из волн вставал Протей лукавый,
При мне бы дул в крученый рог Тритон.

– Бессилен человек и близорук,
Он в прошлом весь, и нет надежды боле,
И даже радость, промелькнувши вдруг,
Ему не в силах скрасить скорбной доли!

– Но есть творцы; из бренной сей юдоли
Они, минут нарушив перестук,
Выводят Мысль – и жизни мрачный круг
Горит зарей, неведомой дотоле.

Воображенье властью неземной
Страдающих спасет от горьких мук;
Оно вернет заблудшему покой,

Врачуя амарантами недуг;
С цветами веры в час печали злой
Оно для всех – незаменимый друг.

Dear BECHER, you tell me to mix with mankind;
I cannot deny such a precept is wise;
But retirement accords with the tone of my mind:
I will not descend to a world I despise.

Did the Senate or Camp my exertions require,
Ambition might prompt me, at once, to go forth;
When Infancy's years of probation expire,
Perchance, I may strive to distinguish my birth.

The fire, in the cavern of Etna, conceal'd,
Still mantles unseen in its secret recess;
At length, in a volume terrific, reveal'd,
No torrent can quench it, no bounds can repress.

Oh! thus, the desire, in my bosom, for fame
Bids me live, but to hope for Posterity's praise.
Could I soar with the Phoenix on pinions of flame,
With him I would wish to expire in the blaze.

For the life of a Fox, of a Chatham the death,
What censure, what danger, what woe would I brave!
Their lives did not end, when they yielded their breath,
Their glory illumines the gloom of their grave.

Yet why should I mingle in Fashion's full herd?
Why crouch to her leaders, or cringe to her rules?
Why bend to the proud, or applaud the absurd?
Why search for delight, in the friendship of fools?

I have tasted the sweets, and the bitters, of love,
In friendship I early was taught to believe;
My passion the matrons of prudence reprove,
I have found that a friend may profess, yet deceive.

To me what is wealth?~it may pass in an hour,
If Tyrants prevail, or if Fortune should frown:
To me what is title?~the phantom of power;
To me what is fashion?~I seek but renown.

Deceit is a stranger, as yet, to my soul;
I, still, am unpractised to varnish the truth:
Then, why should I live in a hateful controul?
Why waste, upon folly, the days of my youth?

Милый Бичер, вы дали мне мудрый совет:
Приобщиться душою к людским интересам.
Но, по мне, одиночество лучше, а свет
Предоставим презренным повесам.

Если подвиг военный меня увлечет
Или к службе в сенате родится призванье,
Я, быть может, сумею возвысить свой род
После детской поры испытанья.

Пламя гор тихо тлеет подобно костру,
Тайно скрытое в недрах курящейся Этны;
Но вскипевшая лава взрывает кору,
Перед ней все препятствия тщетны.

Так желание славы волнует меня:
Пусть всей жизнью моей вдохновляются внуки!
Если б мог я, как феникс, взлететь из огня,
Я бы принял и смертные муки.

Я бы боль, и нужду, и опасность презрел —
Жить бы только – как Фокс; умереть бы – как Чэтам,
Длится славная жизнь, ей и смерть не предел:
Блещет слава немеркнущим светом.

Для чего мне сходиться со светской толпой,
Раболепствовать перед ее главарями,
Льстить хлыщам, восторгаться нелепой молвой
Или дружбу водить с дураками?

Я и сладость и горечь любви пережил,
Исповедовал дружбу ревниво и верно;
Осудила молва мой неистовый пыл,
Да и дружба порой лицемерна.

Что богатство? Оно превращается в пар
По капризу судьбы или волей тирана.
Что мне титул? Тень власти, утеха для бар.
Только слава одна мне желанна.

Не силен я в притворстве, во лжи не хитер,
Лицемерия света я чужд от природы.
Для чего мне сносить ненавистный надзор,
По-пустому растрачивать годы?

Oh well done Lord E – n! and better Lord R – r!
Britannia must prosper with councils like yours;
HAWKESBURY, HARROWBY, help you to guide her,
Whose remedy only must kill ere it cures:
Those villains, the Weavers, are all grown refractory,
Asking some succour for Charity's sake—
So hang them in clusters round each Manufactory,
That will at once put an end to mistake.

The rascals, perhaps, may betake them to robbing,
The dogs to be sure have got nothing to eat-
So if we can hang them for breaking a bobbin,
'Twill save all the Government's money and meat:
Men are more easily made than machinery-
Stockings fetch better prices than lives-
Gibbets on Sherwood will heighten the scenery,
Showing how Commerce, how Liberty thrives!

Justice is now in pursuit of the wretches,
Grenadiers, Volunteers, Bow-street Police,
Twenty-two Regiments, a score of Jack Ketches,
Three of the Quorum and two of the Peace;
Some Lords, to be sure, would have summoned the Judges,
To take their opinion, but that they ne'er shall,
For LIVERPOOL such a concession begrudges,
So now they're condemned by no Judges at all.

Some folks for certain have thought it was shocking,
When Famine appeals, and when Poverty groans,
That life should be valued at less than a stocking,
And breaking of frames lead to breaking of bones.
If it should prove so, I trust, by this token,
(And who will refuse to partake in the hope?)
That the frames of the fools may be first to be broken,
Who, when asked for a remedy, sent down a rope.

О Райдер и Элдон, достойную лепту
Внесли вы, чтоб Англии мощь укрепить!
Но хворь не излечат такие рецепты,
А смогут, пожалуй, лишь смерть облегчить.
Орава ткачей, это стадо смутьянов,
От голода воя, на помощь зовет —
Так вздернуть их оптом под дробь барабанов
И этим исправить невольный просчет!

Нас грабят они беспардонно и ловко,
И вечно несыты их жадные рты —
Так пустим немедленно в дело веревку
И вырвем казну из когтей нищеты.
Сборка машины труднее зачатия,
Прибыльней жизни паршивый чулок.
Делу торговому и демократии
Виселиц ряд расцвести бы помог.
Для усмиренья отродий плебейских
Ждут приказания двадцать полков,
Армия сыщиков, рой полицейских,
Свора собак и толпа мясников.
Иные вельможи в свои преступленья
Втянули бы судей, не зная стыда.
Но лорд Ливерпуль отказал в одобренье,
И ныне расправу вершат без суда.
Но в час, когда голод о помощи просит,
Не всем по нутру выносить произвол
И видеть, как ценность чулка превозносят
И кости ломают за сломанный болт.
А если расправа пойдет не на шутку,
Я мыслей своих не намерен скрывать,
Что первыми надо повесить ублюдков,
Которым по вкусу петлей врачевать.