Жанна Курдина - История зарубежной литературы XIX века. Романтизм: учебное пособие

I met a traveller from an antique land
Who said: «Two vast and trunkless legs of stone
Stand in the desert. Near them on the sand,
Half sunk, a shattered visage lies, whose frown
And wrinkled lip and sneer of cold command
Tell that its sculptor well those passions read
Which yet survive, stamped on these lifeless things,
The hand that mocked them and the heart that fed.
And on the pedestal these words appear:
'My name is Ozymandias, King of Kings:
Look on my works, ye mighty, and despair!'
Nothing beside remains. Round the decay
Of that colossal wreck, boundless and bare,
The lone and level sands stretch far away.

Поведал путник мне из древней стороны:
«Стоят без тела две ноги в пустыне
Огромные. Вкруг них в песках видны
Лица осколки: холод властный стынет
В губах брезгливых, брови сведены —
Рука ваятеля прекрасно уловила
Тех чувств оттенки, хрупкою игрой
Живого мертвый камень наделила.
На пьедестале надпись том гласила:
«Я Озимандия – всех Королей Король!
Внимает пусть трудам моим всесильный
И пусть трепещет!» Обрывались строки.
Вокруг руины мерно колесили
Пески бескрайние, наги и одиноки».

Men of England, wherefore plough
For the lords who lay ye low?
Wherefore weave with toil and care
The rich robes your tyrants wear?

Wherefore feed and clothe and save,
From the cradle to the grave,
Those ungrateful drones who would
Drain your sweat – nay, drink your blood?

Wherefore, Bees of England, forge
Many a weapon, chain, and scourge,
That these stingless drones may spoil
The forced produce of your toil?

Have ye leisure, comfort, calm,
Shelter, food, love's gentle balm?
Or what is it ye buy so dear
With your pain and with your fear?

The seed ye sow another reaps;
The wealth ye find another keeps;
The robes ye weave another wears;
The arms ye forge another bears.

Sow seed, – but let no tyrant reap;
Find wealth, – let no imposter heap;
Weave robes, – let not the idle wear;
Forge arms, in your defence to bear.

Shrink to your cellars, holes, and cells;
In halls ye deck another dwells.
Why shake the chains ye wrought? Ye see
The steel ye tempered glance on ye.

With plough and spade and hoe and loom,
Trace your grave, and build your tomb,
And weave your winding-sheet, till fair
England be your sepulchre!

Англичане, почему
Покорились вы ярму?
Отчего простой народ
Ткет и пашет на господ?

Для чего вам одевать
В шелк и бархат вашу знать,
Отдавать ей кровь и мозг,
Добывать ей мед и воск?

Пчелы Англии, зачем
Создавать оружье тем,
Кто оставил вам труды,
А себе берет плоды?

Где у вас покой, досуг,
Мир, любовь, семейный круг,
Хлеб насущный, теплый дом,
Заработанный трудом?

Кто не сеет – жатве рад,
Кто не ищет – делит клад,
И мечом грозит не тот,
Кто в огне его кует.

Жните хлеб себе на стол,
Тките ткань для тех, кто гол.
Куйте молотом металл,
Чтобы вас он защищал.

Вы, подвальные жильцы,
Лордам строите дворцы,
И ваши цепи сотней глаз
Глядят с насмешкою на вас.

Могилу роет землекоп,
Усердный плотник ладит гроб,
И белый саван шьет швея
Тебе, Британия моя!

An old, mad, blind, despised, and dying king,—
Princes, the dregs of their dull race, who flow
Through public scorn, – mud from a muddy spring,—
Rulers who neither see, nor feel, nor know,
But leech-like to their fainting country cling,
Till they drop, blind in blood, without a blow,—
A people starved and stabbed in the unfilled field,—
An army, which liberticide and prey
Makes as a two-edged sword to all who wield,—
Golden and sanguine laws which tempt and slay;
Religion Christless, Godless – a book sealed;
A Senate, – Time's worst statute unrepealed,—
Are graves from which a glorious Phantom may
Burst, to illumine our tempestuous day.

Слепой старик и вечно в дураках —
Король. Ублюдки-принцы – даже этой
Семейки срам, чей Кембридж – в кабаках, —
Грязнее грязи, сволочь, сброд отпетый.
Пиявки щеголяют в париках,
Убийцы нацепляют эполеты,
Народ стращая – загнанный в правах,
Голодный, босоногий и раздетый.
Незыблемый Закон, нагнавший страх
На всех, кто не златит его кареты,
Продажная религия в церквах,
Продажных депутатов пируэты —
Вот Англия! Вот кладбище! – О, где ты,
Кровавый призрак с пламенем в очах?

The keen stars were twinkling,
And the fair moon was rising among them,
Dear Jane.
The guitar was tinkling,
But the notes were not sweet till you sung them
Again.

As the moon's soft splendour
O'er the faint cold starlight of Heaven
Is thrown,
So your voice most tender
To the strings without soul had then given
Its own.

The stars will awaken,
Though the moon sleep a full hour later
To-night;
No leaf will be shaken
Whilst the dews of your melody scatter
Delight.

Though the sound overpowers,
Sing again, with your dear voice revealing

A tone
Of some world far from ours,
Where music and moonlight and feeling
Are one.

Ярко блещут Стожары,
Несказанная в небе сияет
Луна.
Звонко пенье гитары,
Но лишь с голосом Джейн оживает
Струна.

Неба мрак серебристый
Лунно-звездные нежно согрели
Лучи;
Дарит голос твой чистый
Душу струнам, чьи мертвенны трели
В ночи.

Звездный свет, замирая,
Хочет видеть луны золотую
Красу;
Лист не дрогнет, вбирая
Гармонических струн неземную
Росу.

Звук летит окрыленный,
Раскрывая в ночное молчанье
Окно,
В этот мир отдаленный,
Где любовь, лунный свет и звучанье —
Одно.

We are as clouds that veil the midnight moon;
How restlessly they speed, and gleam, and quiver,
Streaking the darkness radiantly! – yet soon
Night closes round, and they are lost for ever:

Or like forgotten lyres, whose dissonant strings
Give various response to each varying blast,
To whose frail frame no second motion brings
One mood or modulation like the last.

We rest. – A dream has power to poison sleep;
We rise. – One wandering thought pollutes the day;
We feel, conceive or reason, laugh or weep;
Embrace fond woe, or cast our cares away:

It is the same! – For, be it joy or sorrow,
The path of its departure still is free:
Man's yesterday may ne'er be like his morrow;
Nought may endure but Mutability.

Мы, словно облака вокруг луны, —
Летим сквозь ночь, трепещем и блистаем.
Сомкнётся тьма – и вмиг поглощены,
Мы навсегда бесследно исчезаем.

Мы точно звуки несогласных лир —
Ответ наш разный разным дуновеньям.
Не повторит на хрупких струнах мир
То, что с прошедшим отошло мгновеньем.

Мы спим – расстроен сновиденьем сон.
Встаем – мелькнувшей мыслью день отравлен.
Веселье, плач, надежда, смех и стон —
Что постоянно в мире? Кто избавлен

От вечных смен? – Для них свободен путь.
Ни радость, ни печаль не знают плена.
И день вчерашний завтра не вернуть.
Изменчивость – одна лишь неизменна.

То one who has been long in city pent,
'Tis very sweet to look into the fair
And open face of heaven, – to breathe a prayer
Full in the smile of the blue firmament.
Who is more happy, when, with hearts content,
Fatigued he sinks into some pleasant lair
Of wavy grass, and reads a debonair
And gentle tale of love and languishment?
Returning home at evening, with an ear
Catching the notes of Philomel, – an eye
Watching the sailing cloudlet's bright career,
He mourns that day so soon has glided by:
E'en like the passage of an angel's tear
That falls through the clear ether silently.

Тому, кто в городе был заточен,
Такая радость – видеть над собою
Открытый лик небес и на покое
Дышать молитвой, тихой, точно сон.