Жанна Курдина - История зарубежной литературы XIX века. Романтизм: учебное пособие

Клятвопреступники нашли здесь отдых вечный:
Безглавый Карл и Генрих бессердечный.
В их мрачном склепе меж надгробных плит
Король некоронованный стоит,
Кровавый деспот, правящий державой,
Властитель бессердечный и безглавый.
Подобно Карлу, верен он стране,
Подобно Генриху – своей жене.
Напрасна смерть! Бессилен суд небес!
Двойной тиран в Британии воскрес.
Два изверга извергнуты из гроба —
И в регенте соединились оба.

My soul is dark – Oh! quickly string
The harp I yet can brook to hear;
And let thy gentle fingers fling
Its melting murmur o'er mine ear.
If in this heart a hope be dear,
That sound shall charm it forth again:
If in these eyes there lurk a tear,
'Twill flow, and cease to burn my brain.
But bid the strain be wild and deep,
Nor let thy notes of joy be first:
I tell thee, minstrel, I must weep,
Or else this heavy heart will burst;
For it had been by sorrow nursed,
And ached in sleepless silence long;
And now 'tis doomed to know the worst,
And break at once – or yield to song.

Душа моя мрачна. Скорей, певец, скорей!
Вот арфа золотая:
Пускай персты твои, промчавшися по ней,
Пробудят в струнах звуки рая.
И если не навек надежды рок унес, —
Они в груди моей проснутся,
И если есть в очах застывших капля слез —
Они растают и прольются.
Пусть будет песнь твоя дика. Как мой венец.
Мне тягостны веселья звуки!
Я говорю тебе: я слез хочу, певец,
Иль разорвется грудь от муки.
Страданьями была упитана она,
Томилась долго и безмолвно;
И грозный час настал – теперь она полна,
Как кубок смерти, яда полный.

The dead have been awakened – shall I sleep?
The World's at war with tyrants – shall I crouch?
The harvest's ripe – and shall I pause to reap?
I slumber not; the thorn is in my Couch;
Each day a trumpet soundeth in mine ear,
Its echo in my heart…

Встревожен мертвых сон, – могу ли спать?
Тираны давят мир, – я ль уступлю?
Созрела жатва, – мне ли медлить жать?
На ложе – колкий терн; я не дремлю;
В моих ушах, что день, поет труба,
Ей вторит сердце…

The King was on his throne,
The Satraps throng'd the hall:
A thousand bright lamps shone
O'er that high festival
A thousand cups of gold,
In Judah deem'd divine —
Jehovah's vessels hold
The godless Heathen's wine!

In that same hour and hall,
The fingers of a hand
Came forth against the wall,
And wrote as if on sand:
The fingers of a man; —
A solitary hand
Along the letters ran,
And traced them like a wand.

The monarch saw, and shook,
And bade no more rejoice;
All bloodless wax'd his look,
And tremulous his voice.
«Let the men of lore appear,
The wisest of the earth,
And expound the words of fear,
Which mar our royal mirth.»

Chaldea's seers are good,
But here they have no skill;
And the unknown letters stood
Untold and awful still.
And Babel's men of age
Are wise and deep in lore;
But now they were not sage,
They saw – but knew no more.

A captive in the land,
A stranger and a youth,
He heard the king's command,
He saw that writing's truth.
The lamps around were bright,
The prophecy in view;
He read it on that night —
The morrow proved it true.

«Belshazzar's grave is made,
His kingdom pass'd away,
He, in the balance weigh'd,
Is light and worthless clay;
The shroud his robe of state,
His canopy the stone;
The Mede is at his gate!
The Persian on his throne!"

Царь на троне сидит;
Перед ним и за ним
С раболепством немым
Ряд сатрапов стоит.
Драгоценный чертог

И блестит и горит,
И земной полубог
Пир устроить велит.
Золотая волна
Дорогого вина
Нежит чувства и кровь;
Звуки лир, юных дев
Сладострастный напев
Возжигают любовь.
Упоен, восхищен,
Царь на троне сидит —
И торжественный трон
И блестит и горит…
Вдруг – неведомый страх
У царя на челе
И унынье в очах,
Обращенных к стене.
Умолкает звук лир
И веселых речей,
И расстроенный пир
Видит (ужас очей!):
Огневая рука
Исполинским перстом
На стене пред царем
Начертала слова…
И никто из мужей,
И царевых гостей,
И искусных волхвов
Силы огненных слов
Изъяснить не возмог.
И земной полубог
Омрачился тоской…
И еврей молодой
К Валтасару предстал
И слова прочитал:
Мани, фекел, фарес!
Вот слова на стене,
Волю бога с небес
Возвещают оне.
Мани значит: монарх,
Кончил царствовать ты!
Град у персов в руках —
Смысл середней черты;
Фарес – третье – гласит:
Ныне будешь убит!..
Рек – исчез… Изумлен,
Царь не верит мечте.
Но чертог окружен
И… он мертв на щите!..

A spirit pass'd before me: I beheld
The face of immortality unveil'd —
Deep sleep came down on every eye save mine —
And there it stood, – all formless – but divine;
Along my bones the creeping flesh did quake;
And as my damp hair stiffen'd, thus it spake:

'Is man more just that God? Is man more pure
Than he who deems even Seraphs insecure?
Creatures of clay – vain dwellers in the dust!
The moth survives you, and are ye more just?
Things of day! you wither ere the night,
Heedless and blind to Wisdom's wasted light!'

И дух предо мною прошел. Я узрел
Бессмертного лика бесславный удел.
Все спят. Но в бессоннице передо мной
Явился бесплотный он, словно сквозной.
И дрогнула плоть вплоть до взмокших волос,
Когда мой пришелец ночной произнес;

«Прав человек иль бог? И разве чище
Вы, люди на духовном пепелище?
Живущие в пыли, созданья праха,
Вас червь переживет, не зная страха.
Игра мгновенья, отблеск увяданья,
Вас губит ночь, вас ослепляет знанье».

Tell me, thou Star, whose wings of light
Speed thee in thy fiery flight,
In what cavern of the night
Will thy pinions close now?

Tell me, Moon, thou pale and gray
Pilgrim of heaven's homeless way,
In what depth of night or day
Seekest thou repose now?

Weary Mind, who wanderest
Like the world's rejected guest,
Hast thou still some secret nest
On the tree or billow?

Светлокрылая звезда!
Неужели никогда
Не находишь ты гнезда
И летишь поныне?

Молви, месяц-нелюдим!
Бесприютный пилигрим,
Странствуя путем своим,
Ты грустишь поныне?

Ищешь, ветер, ты во мгле,
Нет ли места на земле,
Хоть на ветке, хоть в дупле,
Хоть в морской пучине…

One word is too often profaned
For me to profane it,
One feeling too falsely disdained
For thee to disdain it;

One hope is too like despair
For prudence to smother,
And pity from thee more dear
Than that from another.

I can give not what men call love,
But wilt thou accept not
The worship the heart lifts above
And the heavens reject not,—

The desire of the moth for the star,
Of the night for the morrow,
The devotion to something afar
From the sphere of our sorrow?

Опошлено слово одно
И стало рутиной.
Над искренностью давно
Смеются в гостиной.

Надежда и самообман —
Два сходных недуга.
Единственный мир без румян —
Участие друга.

Любви я в ответ не прошу,
Но тем беззаветней
По-прежнему произношу
Обет долголетний.

Так бабочку тянет в костер
И полночь к рассвету,
И так заставляет простор
Кружиться планету.