Сборник статей - Прогулки по Москве

Зато в их распоряжении всегда оставались письма – добрые, теплые, искренние, написанные как есть, от души (Пушкин запрещал Нащокину писать черновики), и, конечно же, полные юмора. В этом искусстве друзья стоили друг друга. «Скажи Нащокину, чтоб он непременно был жив, – передавал Пушкин привет своему другу через их общего знакомого, – во-первых, потому что мне должен; 2) потому, что я надеюсь быть ему должен, 3) что если он умрет, не с кем мне будет в Москве молвить слова живого, т. е. умного и дружеского». Нащокин тоже в долгу не оставался и за острым словом в карман не лез: «Как жаль, что я тебе пишу – наговорил бы я тебе много забавного, – между прочих был приезжий из провинции, который сказывал, что твои стихи не в моде, – а читают нового поэта, и кого бы ты думал, опять задача, – его зовут – Евгений Онегин».

Особенно сблизились друзья в год перед свадьбой поэта: Пушкин просил совета у более опытного Нащокина, устраивал через него свои денежные дела, а в конце концов и под венец пошел во фраке Павла Воиновича, из экономии, чтобы не тратиться, благо были с ним одного роста… Говорят, что и хоронили поэта в том же одеянии.

«Память Пушкина мне дорога не по знаменитости его в литературном мире, а по тесной дружбе, которая нас связывала», – в конце жизни признавался Нащокин Погодину, и не кривил душой. После фальши и парадности великосветского Петербурга с его интриганами и завистниками, после финансовых неурядиц и жесткого пресса цензуры Пушкин, приезжая в Москву, отдыхал душой в обществе милого его сердцу Нащокина. Здесь он бывал по-настоящему счастлив, ценя каждую встречу, каждую минуту разговора: «Говорят, что несчастье хорошая школа: может быть. Но счастье есть лучший университет. Оно довершает воспитание души, способной к доброму и прекрасному, какова твоя, мой друг…»

Разговаривали много, в том числе и о литературе. Именно Нащокин подсказал Пушкину сюжет «Дубровского», а одно из приключений бурной молодости Войныча легло в основу «Домика в Коломне». Кроме того, с Нащокина, как полагают, Пушкин писал своего «Русского Пелама», герой которого за внешним обликом франта, повесы и гуляки скрывает тонкую натуру и богатый внутренний мир. Не оставлял Пушкин и обычно тщетных попыток пристрастить друга к литературному творчеству, заставлял его писать «мемории» из своей жизни, которые сам брался обрабатывать. Получилось мало, несовершенно, но очень трогательно.

Под обаяние щедрой натуры Павла Воиновича попал не только Пушкин, но и молодая жена поэта. Среди всех приятелей и знакомых мужа Наталья Николаевна безошибочно выделила Нащокина и не упускала случая передать в письме свои искренние приветы и поцелуи другу семьи. Женское сердце не обманешь… А Войныч собирался оставить Пушкиной в наследство свое самое дорогое сокровище – кукольный домик, макет двухэтажного дворянского особняка, известный сегодня под именем своего владельца как «Домик Нащокина». Это поистине удивительный памятник эпохи! Со свойственной ему широтой Нащокин заказывал предметы интерьера для домика у лучших российских и европейских мастеров. Точность деталей дворянского жилища поражала: раздвижной стол на шестьдесят персон, фарфоровая посуда, скатерти, салфетки, бильярд и даже маленький рояль, на котором можно было играть, нажимая на клавиши тоненькой палочкой. Всего более шестисот предметов дворянского быта. Пушкин, видевший это чудо, писал жене из Москвы: «Домик Нащокина доведен до совершенства – недостает только живых человечков».

Что это, очередное чудачество русского барина? Вряд ли, скорее всего идея домика пришла Нащокину в тяжелые часы разлуки, в один из тех моментов, о котором он говорит в письме: «Ты не можешь себе представить, какое худое влияние произвел твой отъезд… некого ждать, не к кому идти…» У биографов даже родилась красивая легенда, что Нащокин строил домик, чтобы тем самым навсегда запечатлеть образ друга, сохранить память о тех комнатах, где жил Пушкин, и тех вещах, которых касалась его рука. В этом кукольном мире нет тревог и забот, ему неведомы болезни, старость и смерть, этот мир не знает разлук, а царит здесь вечная любовь, радость и счастье. Как хотелось Нащокину укрыть, спрятать дорогого сердцу друга от всех бед и треволнений этого мира в своем маленьком игрушечном царстве! Словно чувствовал Павел Воинович недоброе – при последней встрече вручил Пушкину кольцо с бирюзой, которое якобы от насильственной смерти оберегает…

Не стала Наталья Николаевна наследницей домика – заложил его Нащокин в очередные «черные» времена. Не спасло подаренное кольцо русского поэта – не оказалось его у Пушкина при себе, по свидетельству секундантов, на дуэли.

Вечером трагического дня было у Павла Воиновича видение: почудилось ему, что слышит шаги друга и знакомый голос. Вскочил, выбежал навстречу – никого. Опросил прислугу и вдруг понял: приключилось с Пушкиным что-то дурное! «Павел Воинович, так много тревожившийся последние дни, получивший роковое известие, слег в постель и несколько дней провел в горячке, в бреду. Я тоже едва стояла на ногах. День и ночь у нас не гасили огни», – вспоминала жена Нащокина.

Долго не мог простить Нащокин тех, кто был рядом с поэтом и не вмешался, не остановил, не отвел беду. Н. И. Куликов, навестивший в дни траура безутешного Нащокина, вспоминал, как метался тот из стороны в сторону, не находя себе места. «Если бы я в то время жил там, – говорил Нащокин, – он не наделал бы таких глупостей. Я бы не допустил их дуэли, я бы и Дантеса, и мерзавца отца его заставил бы уважать такого поэта, поклоняться ему и извиниться перед ним».

Не стало друга, некого встречать с распростертыми объятиями в передней, некому, как прежде, написать в письме с тоской и надеждой: «авось опять приедешь в Москву и отогреешь». Остались лишь воспоминания, пачка зачитанных до дыр писем и быстро редеющий круг людей, тонкой нитью связывающий с бесценным прошлым… Но в этой печали, как ни странно, особенно ясно начинаешь сознавать, насколько счастливы те, кто, подобно Пушкину и Нащокину, бывают отмечены великим даром судьбы – настоящей дружбой.