Томас Вудс - Как католическая церковь создала западную цивилизацию

Происходящее в мире искусства, вероятно, наиболее ярко свидетельствует о том, к чему привело снижение роли Церкви в современном мире. Джад Догерти, почетный декан факультета философии Католического университета, отмечал негативное воздействие на искусство «обедненной антиметафизической философии нашего времени». По его мнению, между искусством той или иной цивилизации и верой этой цивилизации в трансцендентное есть несомненная взаимосвязь: «Без метафизического осознания трансцендентного и признания существования божественного интеллекта, который одновременно является и источником упорядоченности природы, и целью человеческого упования, реальность начинает восприниматься чисто материалистически. Человек становится мерой всех вещей: он более не подотчетен объективному порядку. Жизнь становится пустой и бесцельной. Эта пустота выражается в перверсиях и стерильности современного искусства, от Баухауза и кубизма до постмодернизма». Объяснение профессора Догерти не только правдоподобно, но и весьма убедительно. Если люди верят, что жизнь не имеет смысла и является результатом чистой случайности, если они считают, что нами не руководит высшая сила, то можно ли удивляться, что эти идеи отражаются на их искусстве?

Ощущение бессмысленности и хаоса стало нарастать уже в XIX веке. Фридрих Ницше писал в «Веселой науке»: «Нам снова наконец открыты все горизонты, пусть даже еще в легкой дымке, но наши корабли снова могут пуститься в плавание, готовые к любой опасности, и снова можно не сдерживать свой дух познания, не страшащийся никакого риска, и море, нагие море, раскрыло перед нами свои просторы, – никогда еще, наверное, не видывал свет такого "открытого моря"». [429]Он имеет в виду то, что в жизни нет иного смысла и порядка, чем те, которые пожелает приписать им человек, властелин мира, обладающей высшей и не имеющей пределов волей. Выдающийся историк философии Фредерик Коплстон так изложил суть ницшеанства: «Отказ от идеи, что мир был создан Богом с определенной целью, и от представления, что мир есть самовыражение абсолютной Идеи или абсолютного Духа, дает человеку свободу вложить в жизнь тот смысл, который ему угоден. Иного смысла у жизни нет». [430]

Между тем модернизм в литературе был занят разрушением упорядоченности мира письменного слова – в частности, модернисты отказались от идеи, что у рассказов и романов должны быть начало, середина и конец. Они изобретали странные сюжеты, их герои были вынуждены сражаться с хаотической, иррациональной, непостижимой Вселенной. Например, новелла Франца Кафки «Превращение» начинается так: «Проснувшись однажды утром после беспокойного сна, Грегор Замза обнаружил, что он у себя в постели превратился в страшное насекомое». [431]

В музыке дух эпохи особенно ярко проявился в атональных гармониях Арнольда Шенберга и хаотических ритмах Игоря Стравинского (прежде всего в «Весне священной» и некоторых его поздних опусах, например Симфонии в трех частях 1945 года). Вырождение архитектуры общеизвестно: оно распространилось даже на здания, которые пытаются выдать себя за католические храмы. [432]

Это не значит, что современные произведения искусства не могут иметь художественной ценности, но дело в том, что они отражают интеллектуальные и культурные представления, резко отличающиеся от веры католиков в упорядоченную Вселенную, наделенную первичным смыслом. В середине XX века пришло время сделать последний роковой шаг и заявить, как это сделали Жан-Поль Сартр (1905–1980) и экзистенциалисты, что вселенная абсурдна, а в жизни нет никакого смысла. Как же тогда жить? Экзистенциалисты считали, что человек должен мужественно принять пустоту и честно признать, что смысла нет, а абсолютных ценностей не существует. Ну и, разумеется, человек должен создать себе ценности самостоятельно и жить в соответствии с ними (а это уже ницшеанские обертона).

Эта философия не могла не повлиять и на изобразительное искусство. Средневековый художник, осознававший, что его задача состоит в выражении чего-то большего, чем он сам, обычно не подписывал своих работ. Он стремился привлечь внимание не к себе, а к содержанию своей работы. В эпоху Возрождения начал складываться новый тип художника, который достиг полного расцвета в XIX веке, в пору триумфа романтизма. Романтизм был реакцией на холодный сциентизм Просвещения и превозносил чувства и спонтанные душевные движения. Соответственно работы художника должны были выражать его собственные чувства, стремления, вкусы и метания; искусство как таковое превратилось в форму самовыражения. Художники начали концентрироваться на изображении собственного внутреннего мира. Этому способствовало изобретение фотографии в конце XIX века; решив задачу точного воспроизведения внешнего мира, фотография предоставила художнику свободу самовыражения.

С течением времени романтическая самоуглубленность выродилась в примитивный нарциссизм и нигилизм современного искусства. В 1917 году французский художник Марсель Дюшан шокировал публику, представив на художественной выставке в Нью-Йорке писсуар. В 2004 году пятьсот художественных критиков назвали «Фонтан» Дюшана самым главным произведением современного искусства; этот факт не нуждается в комментариях. [433]

Дюшан оказал огромное влияние на лондонскую художницу Трейси Эмин. Ее номинированная на Премию Тернера инсталляция «Моя постель» представляла собой неубранную кровать, заваленную бутылками водки, использованными презервативами и окровавленным нижним бельем. Когда эта работа выставлялась в Галерее Тейт, двое мужчин (оказавшихся художниками-акционистами) разделись, запрыгнули в кровать и распили водку. Привыкшая к миру современного искусства публика решила, что так и задумано, и бурно аплодировала, не сознавая, что присутствует при акте вандализма. Трейси Эмин сейчас преподает в престижной школе искусств в Швейцарии.

Эти примеры демонстрируют, насколько далеко многие на Западе отошли от Католической церкви. Даже призыв, обращенный Церковью к своей пастве, плодиться и размножаться, т. е. передавать своему потомству дар жизни, не находит сегодня отклика в Западной Европе, где рождаемость не обеспечивает даже простого воспроизводства населения. Разрыв Европы с породившей ее верой дошел до того, что Европейский союз даже не включил в свою конституцию упоминания о христианском наследии европейцев. Многие великие соборы, некогда свидетельствовавшие о вере, горящей в сердцах людей, в наши дни превратились в музейные экспонаты, призванные удовлетворять любопытство обитателей неверующего мира.

Добровольная амнезия Запада не в силах уничтожить прошлое Европы и отменить тот факт, что основы западной цивилизации были созданы Католической церковью. «Я не католичка, – писала французский философ Симона Вейль, – но мне кажется, что невозможно отказаться от христианской идеи, веками питавшей всю нашу европейскую цивилизацию и укорененной в древнегреческой философии, не обрекая себя добровольно на упадок». Западной цивилизации, все больше теряющей связь со своими католическими корнями, предстоит дорого заплатить за осознание своей ошибки.