Сергей Нефедов - История России. Факторный анализ. Том 2. От окончания Смуты до Февральской революции

Главной движущей силой реформы была партия либералов-западников. Вождем западников в окружении нового императора Александра II был великий князь Константин Николаевич, глава военно-морского ведомства и (как многие моряки) закоренелый англоман. Нужно сказать, что англомания великого князя имела веские причины: как раз в это время в Англии и Франции появились первые броненосцы, и копирование западных образцов было для русского флота вопросом жизни и смерти. Начиная с 1855 года, великий князь проводил в своем ведомстве «сепаратные» прозападные реформы: он не только строил новые корабли, он отменил цензуру, реформировал военно-морские суды и освободил принадлежащих адмиралтейству крестьян. «Морское министерство являет в русской администрации зрелище европейского оазиса в азиатской степи», – писал князь П. Долгоруков. По свидетельству П. Долгорукова, именно Константин Николаевич убедил брата приступить к освобождению крестьян. [1146]Великий князь создал свою «партию реформ» и выдвигал своих приверженцев («константиновцев») на высокие посты, в частности, М. Х. Рейтерн занял пост министра финансов. [1147]

Свобода личности была для либералов самодовлеющей ценностью, но чтобы убедить крепостников в необходимости реформ, требовались другие аргументы. Таким аргументом была угроза крестьянского восстания. «Если мы не произведем собственными руками мирной и полной революции – она неизбежно произойдет без нас и против нас», – говорил великий князь Константин, держа в руках книгу Токвиля о французской революции. [1148]Об этом же говорил и Александр II в его первом обращении к московскому дворянству: «Мы живем в таком веке, что со временем это должно случиться. Я думаю, что и вы одного мнения со мной: следовательно, гораздо лучше, чтобы это произошло свыше, нежели снизу». На позицию царя оказало большое влияние мнение барона Гакстгаузена, известного эксперта и деятеля прусских реформ, написавшего книгу о России и представившего царю в июне 1857 года особый доклад. А. фон Гакстгаузен указывал, что в эпоху пара и электричества нет страны, которая могла бы предохранить себя от новых веяний, что правительство должно опережать события, «дабы события, опередив его… не вырвали от него уступок, которые повлекли бы к его падению». Прусский эксперт предупреждал царя, что Дж. Мадзини и английские радикалы возлагают большие надежды на социальную революцию в России, и что, как показывает опыт, предводители этой партии – не пустые мечтатели. «Гакстгаузен отгадал мое главное опасение, чтобы дело не началось само собой снизу», – писал царь. [1149]

В этих высказываниях суммирована аргументация сторонников реформ. Во-первых, это ссылка на неизбежность модернизации по западному образцу. Надо брать пример с Запада, потому что Запад продемонстрировал свое военное и культурное превосходство – таким образом формулировалось влияние фактора диффузии. Второй аргумент – это призрак крестьянского восстания: если правительство промедлит, то освобождение «неизбежно произойдет без нас и против нас»; так формулировалось действие демографического фактора. Совокупное воздействие этих факторов должно было привести к неизбежным переменам.

Однако аргументы царя, изложенные в марте 1856 года в Московском дворянском собрании, не убедили дворян. «Речь была громовым ударом для большинства публики», – писал товарищ министра внутренних дел А. И. Левшин о реакции на выступление Александра II. Характерно, что против освобождения крестьян выступала и церковь; московский митрополит Филарет писал, что он не может восхвалять эту царскую милость, поскольку она «ущемляет права законных владельцев». [1150]Среди высшего дворянства в окружении императора, за немногими исключениями, не было сторонников реформ. «У меня нет никого, кто бы помог мне в этом важном деле», – говорил Александр II графу П. Д. Киселеву. [1151]

Можно было ожидать сильного сопротивления, поэтому правительство сформировало для подготовки реформы две редакционные комиссии; не без участия Константина Николаевича в обход высших сановников в эти комиссии были подобраны молодые (средний возраст 39 лет) министерские чиновники, убежденные западники и либералы. Наиболее активными из них были племянник П. Д. Киселева Н. А. Милютин и ближайший сподвижник знаменитого министра А. П. Заблоцкий-Десятковский. Возглавлял комиссии адъютант и близкий друг Александра Я. И. Ростовцев; он умер незадолго до начала реформы и его последние слова были: «Государь, не бойтесь!» [1152]О том, что государь действительно боялся, говорит то обстоятельство, что, начиная с декабря 1857 года, министр внутренних дел по требованию царя делал ему еженедельные доклады о настроениях дворянства и крестьянства, о «слухах» и «толках» на местах. [1153]

Таким образом, на одной чаше весов была боязнь нового дворянского переворота, на другой стороне – страх перед крестьянским восстанием и стремление к модернизации по европейскому образцу. [1154]Кроме того, имелся еще один аспект проблемы, связанный с существованием этатистской традиции, опиравшейся на петровскую теорию «всеобщего блага» и «регулярного государства». Как отмечалось выше, основа этой традиции была диффузионной, а в данный момент она подпитывалась немецким влиянием – и в частности, примером уничтожения остатков крепостничества в ходе относительно недавних реформ Франца Иосифа и Фридриха-Вильгельма IV. Решающим обстоятельством в успехе этатистских реформ было то, что – как в Пруссии, так и в России – дворянство уже не могло диктовать свою волю монархии, опиравшейся на чиновничество, воспитанное в этатистском духе.

Первые проекты реформы предполагали освобождение крестьян без земли по образцу прусской реформы 1807 года. В проекте, представленном в июле 1857 года министром внутренних дел С. С. Ланским, говорилось, что «при сохранении за крестьянами полного надела земли они не будут иметь надобности работать на помещиков и сии последние… останутся без рабочих рук». [1155]Это был ключевой вопрос реформы: дворяне соглашались на освобождение лишь при условии, что они останутся собственниками земли и лишенные земли крестьяне, таким образом, будут вынуждены обрабатывать их поля в качестве батраков или арендаторов. Однако представители этатистского чиновничества понимали, что предоставление крестьянам «свободы птиц» невозможно, что оно чревато восстанием. «… Хлебопашцы без земли перешли бы в тягостную зависимость землевладельцев и были бы их полными рабами или составили пролетариат, выгодный для них самих и опасный для государства», – писал императору граф П. Д. Киселев. [1156]

Эти рассуждения в духе этатизма и теории «социальной монархии» оказались неожиданно близкими к «русскому социализму» А. И. Герцена. Основные требования А. И. Герцена, заявленные им на страницах «Колокола» летом 1859 года, сводились к тому, чтобы освободить крестьян с землей, сохранив при этом общину. В. И. Семевский отмечал, что эта программа фактически совпадала с правительственной программой. [1157]Неудивительно, что, ожидая ее реализации от монархии, А. И. Герцен писал о том, что существует возможность превращения самодержавия в «демократическое социальное самовластие». [1158]«Разве освобождение крестьян с землей – не социальный переворот? – спрашивал Герцен. – Разве освобождение крестьян с землей – не социализм?» [1159]