Франсуа Гизо - История цивилизации в Европе

Подобные изыскания неизбежно приведут нас к рассмотрению самых важных вопросов нравственной философии. Когда мы захотим узнать степень участия известного события, известной системы в развитии лица и общества, нам необходимо будет определить, в чем состоит истинное развитие того и другого, какое развитие ложно, незаконно, вредит, вместо того чтобы улучшать, влечет за собою регресс вместо прогресса. Нам никоим образом не следует отказываться от подобного изучения; в противном случае нам пришлось бы искажать факты; кроме того, само настроение умов, господствующее в настоящее время, заставляет нас добровольно принять это неизбежное соединение философии с историею. Это один из отличительных признаков и, быть может, самая характерная черта нашей эпохи. Мы призваны изучать и двигать вперед науку и действительность, теорию и практику – нераздельно. До нашего времени эти две силы жили отдельною жизнью. Общество привыкло видеть науку и практику идущими по различным путям, не знающими друг друга или, по крайней мере, не встречающимися между собою. Когда отвлеченные учения, общие идеи хотели воплотиться в событиях, действовать на мир, им удавалось достигнуть этого только в форме фанатизма и с его помощью. Обладание обществами, руководительство их делами до сих пор было разделено между двумя влияниями: с одной стороны – людей верующих, фанатиков, приверженцев общих идей и принципов; с другой стороны – людей чуждых всякому рациональному началу, управляемых единственно силою обстоятельств, людей практических, людей минуты (libertins, как называли их в XVIII веке). Теперь это двойственное состояние уже прекращается; преобладание не может более принадлежать ни фанатикам, ни практикам. Теперь, чтобы управлять людьми, чтобы руководить ими, необходимо знать и понимать как общие идеи, так и текущие события; необходимо обращать внимание и на принципы, и на факты; уважать истину и действительность; избегать ослеплений фанатиков и ослепления практиков. Таков результат развития человеческого разума и общественного быта: с одной стороны, человеческий разум, возвышенный и свободный, лучше понимает совокупность явлений, научился обнимать одним взглядом и вводить в свои соображения все существующее; с другой стороны, общество усовершенствовалось до такой степени, что может быть поставлено лицом к лицу с отвлеченной истиной, что факты могут быть сближены с принципами и, несмотря на всю недостаточность первых, такое сопоставление может быть сделано, не вызывая ни в ком ни ужаса, ни отчаянья. Будем повиноваться естественным стремлениям, условиям, требованиям нашей эпохи и потому будем переходить от событий к идеям, от изложения фактов к вопросам теоретическим. В современном расположении умов заключается, быть может, еще одно обстоятельство, говорящее в пользу такого метода. С некоторых пор господствует у нас решительная склонность, даже пристрастие к фактам, к практической точке зрения, к положительной стороне человеческой деятельности. Мы до такой степени были порабощены деспотизмом общих идей, теорий, и они в иных отношениях так дорого обошлись нам, что стали для нас предметом некоторого недоверия. Мы предпочитаем обращаться к фактам, к частностям, к приложениям общих начал к жизни. Не будем жаловаться на это – это новый успех в наших познаниях и великий шаг к открытию истины, если только мы не безусловно подчинимся этой наклонности и не позволим себе слишком увлекаться ею, если мы не забудем, что лишь истина имеет право царствовать над миром, что значение фактов зависит лишь от того, насколько они выражают ее и стремятся все более и более приблизиться к ней, что истинное величие событий проистекает от величия идей, лежащего в их основе. Цивилизация нашего отечества имеет тот отличительный характер, что она никогда не терпела недостатка в умственном величии; она всегда была богата идеями; сила человеческого разума во французском обществе всегда была велика, больше, может быть, чем где бы то ни было. Мы не должны лишиться этого прекрасного преимущества; мы должны предохранить себя от того узкого, материального состояния, в которое впали иные общества. Разум, идеи и в настоящее время не должны лишиться того высокого места, которое они всегда занимали во Франции. Таким образом мы отнюдь не будем избегать общих, философских вопросов, мы не будем искать их, но когда нас натолкнут на них факты, то мы приступим к разрешению их без смущения, без колебания. Мы не раз будем иметь к тому случай при рассмотрении феодального устройства в отношениях его к истории европейской цивилизации.

Самым лучшим доказательством тому, что в X веке феодальное устройство было необходимою и единственно возможною формою общественного быта, служит повсеместность его. Где только ни прекращалось варварство, там все принимало феодальную форму. Сначала в ней видели не что иное, как торжество хаоса. Всякое единство, всякая цивилизация исчезала; общество повсюду распадалось; возникло множество небольших обществ, анархических, разъединенных, неустроенных. В глазах современников это казалось всеобщим разрушением, всемирною анархиею. Послушайте поэтов или летописцев того времени: они все убеждены, что наступает конец мира. Между тем это было началом нового, настоящего общественного строя – строя феодального, до такой степени необходимого, неизбежного, тесно связанного с предшествовавшим состоянием, что он все поглотил собою, всему сообщил свою окраску. Даже наиболее чуждые этой системы элементы: церковь, городские общины, королевская власть – все по необходимости сообразовалось с нею – церкви сделались сюзеренами и вассалами, города вошли в состав феодальной иерархии, королевская власть скрылась за властью сюзерена. Все поступило в ленную зависимость, не только земли, но и права: право рубки леса, право рыбной ловли; церкви отдавали в содержание свои случайные доходы: плату за крещение, за введение в церковь родильниц. Вода, деньги – все стало предметом ленного владения. Подобно тому как все элементы общества вошли в феодальную область, все мельчайшие факты обыденной жизни подчинились действию феодализма.

При виде повсеместного распространения феодальной системы, можно предположить, что вместе с нею утратили самостоятельность и все остальные элементы общественной жизни. Такое предположение было бы, однако, весьма ошибочно. Облекаясь в феодальную форму, разнородные элементы и учреждения не лишались своей самобытности, своих притязаний. Феодальная церковь, в сущности, по-прежнему была одушевляема и управляема теократическим началом, и для возвышения его она беспрестанно старалась – с помощью ли королевской власти, папы или народа – уничтожить то самое устройство, которого ливрею, так сказать, она носила. То же было с королевскою властью и с общинами: как и прежде, в первой преобладало монархическое, в последних – демократическое начало. Несмотря на свой феодальный облик, эти различные элементы европейского общества беспрерывно стремились освободиться от устройства, несогласного с истинною их природою, и принять форму, соответствующую собственному, коренному их характеру.