Франсуа Гизо - История цивилизации в Европе

На юге обнаруживается движение такого же рода: появляются арабы. В то время, когда по течению Рейна и Дуная друг друга теснят германские и славянские народы, на берегах Средиземного моря начинаются набеги и завоевания арабов. Нашествие арабов носит совершенно своеобразный характер. Оно соединяет в себе дух завоевания и дух прозелитизма. Нашествие предпринимается с двоякою целью: покорить территорию и распространить веру. Между этим движением и движением германцев весьма важное различие. В христианском мире духовная сила отделена от материальной. Потребностью религиозной пропаганды и жаждою завоеваний одушевлены там не одни и те же люди. Германцы, приняв крещение, сохранили свои нравы, чувства, наклонности; земные страсти и интересы продолжали господствовать в них; они сделались христианами, но не миссионерами. Арабы, напротив того, были в одно и то же время и завоевателями, и миссионерами; в одних и тех же руках соединялась у них сила меча и сила проповеди. Это обстоятельство впоследствии придало гибельное направление мусульманской цивилизации: тирания, нераздельная, по-видимому, с этою цивилизациею, произошла именно от единства властей духовной и светской, от слияния нравственного авторитета и материальной силы. В том же, я думаю, заключается и главная причина застоя, в который повсюду впала мусульманская цивилизация. Но все эти результаты обнаружились не вдруг. Сначала вторжение арабов отличалось изумительною силою. Руководимые духовными страстями и идеями, оно началось с блеском и величием, чуждыми нашествию германцев, развилось с большою энергиею и энтузиазмом и произвело на умы несравненно более сильное впечатление.

Таково было в промежуток между V и IX столетиями положение Европы, теснимой с юга магометанами, с севера – германцами и славянами. Ясно, что противодействие такому двойному вторжению должно было поддерживать в европейской территории постоянный беспорядок. Народы беспрерывно меняли свое местопребывание, теснили, давили друг друга; не могло установиться ничего прочного; повсюду возобновлялась бродячая жизнь. Между различными государствами существовало, конечно, в этом отношении некоторое различие. В Германии хаос был больше, чем в остальной Европе, – Германия была центром движения, Франция волновалась больше, нежели Италия, но общество нигде не могло установиться, успокоиться: варварство продолжалось повсюду и по той же самой причине, которая положила ему начало.

Вот в чем состояла материальная причина тогдашнего положения Европы, причина, коренившаяся в самом ходе событий. Теперь перейдем к другой, не менее важной причине – причине нравственной, заключавшейся во внутренней природе человека.

Каковы бы ни были внешние события, мир создается преимущественно самим человеком; от его чувств, идей, нравственных и умственных наклонностей зависит устройство и движение мира; от его внутреннего состояния зависит и состояние общества. При каких же условиях люди могут основать сколько-нибудь устойчивое, правильное общество? Они, очевидно, должны иметь известное число идей, которые по обширности своей соответствовали бы такому обществу, применялись бы к его потребностям и отношениям. Необходимо, кроме того, чтобы эти идеи были распространены среди большинства членов общества и чтобы они имели некоторую власть над их действиями и волею. Ясно, что если люди не имеют идей, выходящих за пределы их личного существования, если их умственный кругозор ограничивается только собственною личностью, если они преданы случайностям своих страстей и своей воли, если у них нет известного числа общих понятий и чувств, которые их соединяют, ясно, говорю я, что такие люди не могут образовать общество; каждое отдельное лицо будет причиной смут и раздоров в том союзе, в который оно вступило.

Там, где личность господствует почти безусловно, где человек сообразуется только с самим собою, где идеи его не простираются дальше его самого, он послушен только собственным страстям, там общество (т. е. общество сколько-нибудь обширное и устойчивое) невозможно. Таково было в рассматриваемую нами эпоху нравственное состояние завоевателей Европы. В предыдущей беседе я заметил, что мы обязаны германцам могучим чувством личной свободы, индивидуальности человека. Но в состоянии крайней грубости и невежества чувство это есть не что иное, как эгоизм во всей зверской необузданности. В таком виде является оно у германцев от V до VIII века. Германец заботился только о своих собственных интересах, своих страстях, о своей воле; каким же образом мог бы он примениться к чему-нибудь, похожему на общество? Были попытки ввести германцев в общественную жизнь; они сами пытались вступить в нее, но тотчас же оставляли ее, вследствие своей непредусмотрительности, недостатка благоразумия или преобладания диких страстей. Стремление общества к образованию, к благоустройству постоянно встречало противодействие в самом человеке, в отсутствии нравственных условий общественного быта.

Таковы были два главных условия варварского состояния Европы. Пока они существовали, существовало и варварство; посмотрим, как и когда они прекратились. Усилия Европы были направлены к выходу из этого состояния. Желание оставаться в нем было бы противно природе человека, хотя бы его падение произошло и по собственной его вине. Как бы он ни был груб, невежествен, предан личным интересам и страстям, в нем есть голос, инстинкт, говорящий ему, что он создан для иной жизни, что он имеет иную силу, иное назначение. Среди беспорядка его преследует и мучит неодолимое влечение к порядку и прогрессу. Под игом самого слепого эгоизма его волнует потребность правосудия, мудрости, развития. Он чувствует в себе призвание преобразовать и внешний мир, и общество, и самого себя, не отдавая себе даже отчета в потребности, побуждающей его к тому. Варвары жаждали цивилизации, не будучи способны восприять ее – скажем более – питая к ней ненависть, лишь только становилось ощутительным ее влияние.

Кроме того, уцелели еще довольно значительные обломки римской цивилизации. Имя империи, воспоминание об этом великом и славном обществе волновало людей, в особенности городских сенаторов, епископов, священников – всех тех, сан которых возник еще в римском мире. Между самими варварами или их предками многие были свидетелями величия империи, они служили в ее войсках, они покорили ее. Образ, имя римской цивилизации внушали им уважение; они чувствовали потребность подражать ей, воспроизвести ее, сохранить некоторые ее остатки. Вот еще причина, которая должна была выдвинуть их из описанного мною состояния варварства.

Была еще третья причина, ясно представляющаяся всякому: я говорю о христианской церкви. Церковь была благоустроенным обществом со своими принципами, правилами, своим порядком управления; она чувствовала пламенное стремление распространить свое влияние, завоевать своих завоевателей. Между христианами этой эпохи, в христианском духовенстве, были люди, размышлявшие о всех нравственных, политических вопросах, имевшие по всем предметам твердо установившиеся мнения, пламенные чувства, – люди исполненные желания распространить эти мнения и чувства, доставить им преобладание. Усилия, употребленные христианскою церковью в промежуток между V и X веками, чтобы приобрести влияние на внешний мир и устроить его по своему образцу, превосходят все то, что было сделано в этом направлении каким бы то ни было другим обществом. Изучая в частности историю церкви, мы увидим, как много она пыталась сделать. Она, так сказать, со всех сторон нападала на варварство, чтобы, господствуя над ним, цивилизовать его.