Александр Васькин - «Москва, спаленная пожаром». Первопрестольная в 1812 году

«Владелица дома (существующего и теперь на своем месте, против Рождественского монастыря), где жили наши родные и где мы с матушкой были захвачены, поспешили с такой радости отличиться гостеприимством, выславши с своим сыном и служанкою за ворота двора два горшка с маслом и с полдюжиною хлебов. Следовавшие мимо французы, видя такую любезность, спешились и начали хватать подаваемые им помазанные маслом ломти хлеба; к ним присоединились прочие их товарищи, и припасы угощенья мгновенно были вырваны из рук угощателей, которые едва успели убраться на свой двор и закрыть ворота. Но разлакомившиеся вояки, покончивши с горшками, недолго думая, перелезли через забор и покушались было войти в дом, чему, однако ж, воспрепятствовала наступившая темнота и обманчивая особенность дома, стоящего на крутом косогоре; с переднего фасада он двухэтажный, а пройдя боковой стороной к задней его части, – вход во второй этаж без лестницы. Французы несколько раз входили в сени второго этажа, но, предполагая лестницу, забирались только на чердак. Итак, побродивши безуспешно, оставили нас на этот раз в покое».

Не оценившие русского гостеприимства французы, тем не менее, заявились к хозяевам уже на следующий день:

«Однако ж не попавшие в наш дом с вечера раздосадованные французы, утром 3-го числа пришло их трое. Мы заперлись, да и думали, что так от них отделаемся; не тут-то было! Они стали ломиться в двери, и, найдя потом в сенях топор, начали рубить двери. Старшие от страха все попрятались: кто в темный чуланчик, кто за печь, кто под печь, а меня одного оставили и приказали мне отпереть врагам двери, утешая меня, что они мне ничего не сделают. До сих пор в доме было молчание, как будто никого из живого существа в нем нет; принявши поручение отпереть двери, которые продолжали снаружи рубить и яростно браниться, я подал им свой детский голос и просил их обождать. Французы, конечно, русской речи не могли понять, но догадались, что им отопрут, перестали ломать двери. Я наскоро обрезал веревки, которыми двери были притянуты, и, найдя в шкафе белый хлеб, снял два крючка… в распахнувшиеся двери с бешеным азартом вбежал передовой из них с топором на плече, готовясь поразить свою жертву, но, увидя кроткого мальчика, подающего ему, с покорным поклоном, хлеб, – он спустил с плеча топор и, посмотревши на меня испытательно, улыбнулся и принял от меня хлеб; в то же время вошли двое его товарищей, с которыми первый, переговорив, дал мне знак, чтоб я шел вперед – в комнаты. Они молча все осмотрели и, к общему удивлению, ничего не взявши, ушли мирно и даже не заглянули в стоявшие сундуки с добром. Явным чудом милосердия Божия я уцелел!»

Москвичи собирались и на улицах, чтобы радушно встретить войско англичан-спасителей, «которое послано нашему царю на подмогу от заграничной родни». Как странно слышать слова про заграничную родню, ведь сам Наполеон, сватавшийся еще до войны к сестрам русского царя, имел все шансы войти в семью Александра I. И что интересно – когда перед одной такой толпой, что стояла на Смоленском рынке, появились наконец-то мнимые англичане в медвежьих шапках, то народ стал снимать перед ними головные уборы и подносить хлеб-соль. Понимал ли Наполеон, за кого принимают его солдат в эти первые минуты вступления в Москву? [110]

Один из первых приказов, отданных войскам, касался переименования московских улиц. Как же без этого оккупантам! Углем (через несколько часов его будет в Москве в избытке) офицеры начертили на углах домов новые названия улиц и площадей. Появились площади Сбора, Парада, Смотра, Гвардии.

Улицам решили дать имена рот и батальонов. Пройдет всего несколько дней – и от занятого французами города останутся одни названия…

Французские генералы начали по-хозяйски занимать опустевшие дворцы и усадьбы, обилие которых так поразило их еще на Поклонной горе. Разгорелась даже борьба – кому где жить. Чем роскошнее выглядело здание, тем более высокий чин готовился превратить его в свою штаб-квартиру. Так, в усадьбе Баташева (ныне Городская больница № 23 – Яузская ул., дом 11, построена в 1796–1802 гг. для богатейшего российского заводчика И.Р. Баташева), обосновался маршал и по совместительству Неаполитанский король Мюрат. Его встретил управляющий Баташева, Максим Соков, оставшийся присматривать за имуществом. В своем письме к хозяину Соков подробно рассказал содержание тех дней:

«Второго сентября, в пятом часу вечера, вступили в Москву французские войска. Король Неаполитанский, ведя авангард на Коломенскую дорогу, остановился у Вашего дома, будучи верхом; уверял всех нас, чтобы мы ни малейших обид не страшились. Назначил своею квартирой Ваш дом, поставил большой караул и, проводя за заставу многочисленную кавалерию, составляющую страшный авангард, в седьмом часу вечера возвратился в дом наш с тридцатью генеральскими и множеством чиновников.

Для всех приготовили мы ужин, нарочито сытый; только белого хлеба и калачей найти было невозможно, ибо калашни и хлебные во всей Москве были разбиты и хозяевами оставлены, почему и был только черный ржаной хлеб. Королю же нашел четверть сайки у дворцовых детей. Генералы сперва гневались и говорили, что свиньи только кушают такой хлеб; однако ж, быв голодны, принялись и за него. Король, войдя в дом, потребовал меня как вашего приказчика. Явясь со свечой в руках провожал его по парадному этажу через все покои; он пожимал плечами, казалось, что все ему нравилось. Возвратясь в желтую гостиную, спросил, где же твой господин и кто он таков. Я объявил, что Вы заводчик и всегда на лето уезжаете в свои заводы. Ему подали кушать в красную гостиную одному, а генералам и прочим – в столовой и в зале. Свита бесчисленная. Ужин кончился. Всякий генерал требовал пышной постели, но постелей набрать было негде, ибо на холопской постели никто спать не хотел, а потому с угрозами всякий требовал такую, какую ему хотелось. Свечи горели всю ночь и в люстрах, и в лампах…

Как проснулись, то требовал всякий того, что хотел: иной – чаю, иной – кофе, иной – белого вина, шампанского, бургундского, водки, рейнвейна и белого хлеба. Словом, каждый с величайшими угрозами требовал, чтобы его прихоти и требования тотчас были выполнены. Третье число прошло в суматохе. Пожар сильный свирепствовал на Покровке, опустошал немецкую слободу и около Ильи Пророка.

В среду, четвертого сентября, король, пообедав, поехал к армии. Ветер подул с запада, самый жесточайший: загорелись дома за Москвой-рекой от Каменного моста, и пожар сделался ужастен, что никак описать невозможно. Я, видя, что спасенья нет, собрав все оставшиеся бумаги, отнес их под контору в чаянии, что пожар туда не проникнет… Мы решились и пошли все через Яузу на Хованскую гору. Тут на переходах солдаты французские начали проходящих грабить – у кого, что было, остановили и меня… Тут мы увидели, что загорелся главный корпус нашего дома, пламя пожирало все Зарядье».