Александр Васькин - «Москва, спаленная пожаром». Первопрестольная в 1812 году

Тем временем я с пятью солдатами держал остальных четверых, еще остававшихся у нас противников (трое улизнули) до того тесно прижатыми к стене, что они не в состоянии были пустить в дело своих пик, при малейшем движении мы могли проткнуть их нашими штыками, скрещенными у их груди, по которой они били себя кулаками, как бы для того, чтобы бравировать нас. Надо прибавить, что эти несчастные были пьяны, – напившись водки, которую предоставили им в волю, так что они были точно бешеные. Наконец, чтобы покончить скорее, мы принуждены были поставить их в невозможность сражаться».

Последнее словосочетание на редкость выразительно: «Поставить их в невозможность сражаться», что значит просто убить. Но всех убивать было бы очень непредусмотрительно, ведь кто-то должен был стать проводником для французов по Москве. Добровольцев нашлось немного. Поэтому на роль проводника пришлось брать людей из все тех же колодников: «Мы не сделали ему никакого вреда, но удержали при себе, чтобы он мог нам служить проводником. Он был, как и другие, отвратителен и безобразен, – каторжник, как и прочие; на нем был овчинный тулуп, подпоясанный ремнем».

Пользоваться услугами таких вот проводников было даже опасно, потому как неизвестно, куда еще мог завести московский Иван Сусанин. Проблема была и в том, что французы и пойманные ими на улице проводники разговаривали на разных языках. Они могли общаться лишь жестами. И потому проводников использовали для того, чтобы тащить французских солдат, раненых москвичами-партизанами.

Пленные русские солдаты, то тут, то там по одиночке попадавшиеся французам, также не хотели объяснять, как ориентироваться в Москве. Хорошо уже было то, что их удавалось уговорить разоружиться: «Весь вечер и всю ночь наши патрули только и делали, что приводили нам русских солдат, которых находили в разных частях города – пожар заставлял их вылезать из своих сокровенных убежищ. Между ними было два офицера, один из армии, другой из ополчения; первый беспрекословно позволил себя обезоружить, т. е. отдал свою саблю без возражений и попросил только, чтобы ему оставили золотую медальку, висевшую у него на груди; но второй, человек совсем еще молодой и имевший на себе, кроме сабли, пояс с патронами, ни за что не соглашался дать себя обезоружить, и так как он очень хорошо говорил по-французски, то объяснил нам, в виде довода, что принадлежит к ополчению; но, в конце концов мы убедили его повиноваться».

В Кремле. Москва, 17 октября 1812 г. Худ. Х.В. Фабер дю Фор. 1830-е гг.

Комический случай произошел, когда сержант Бургонь в ночь с 3 на 4 сентября с несколькими сослуживцами отправился на экскурсию в Кремль. Уж очень хотелось им посмотреть эту древнюю русскую крепость, о которой они уже много слышали от своего императора. Вместо того чтобы взять с собою проводника, французы не нашли ничего лучше, как захватить с собою свечи! И это в охваченной пожаром Москве, в которой ночью было светло, как днем. Свечи, полагали французы, должны были освятить им подвалы русских бояр.

Некоторые из «туристов» уже побывали в Кремле 2 сентября и были настолько самоуверенны, что надеялись найти дорогу в Кремль самостоятельно. Им и в голову не могло прийти, что огонь спалил все привычные ориентиры в городе. Вполне естественно, что вскоре французы заблудились: «Пробродив несколько времени без всякого толка, смотря по тому, как позволял нам огонь, мы, к счастью, встретили еврея, который рвал на себе волосы и бороду, глядя, как горела его синагога, где он состоял раввином. Он говорил по-немецки и мог поведать нам свое горе: оказывается, он и его соплеменники сложили в синагогу все, что у них было самого драгоценного, и вот теперь все погибло. Мы пытались утешить сына Израиля, взяли его за руку и велели вести нас в Кремль.

Не могу без смеха вспомнить, что еврей, среди такой-то суматохи, стал спрашивать нас, не имеем ли мы что продать или выменять. Я полагаю, он задавал нам эти вопросы просто по привычке – разве в подобный момент мыслима была какая-нибудь торговля? Пройдя по нескольким кварталам, в большинстве объятым пламенем, и заметив много прекрасных улиц, еще не тронутых, мы прибыли на маленькую площадь, слегка возвышенную, неподалеку от Москвы-реки, и оттуда еврей указал нам на башни Кремля, ясно видневшиеся, как среди бела дня, при свете окрестных пожаров; на минуту мы остановились в квартале, чтобы осмотреть подвал, откуда выходило несколько улан гвардии. Мы забрали оттуда вина, сахару и много варенья; все это мы нагрузили на еврея, состоящего под нашим покровительством. Уже рассвело, когда мы прибыли к первой ограде Кремля; мы прошли под воротами из серого камня, увенчанными маленькой колокольней с колоколом в честь св. Николая; под воротами, в углублении, находилось изображение этого святого в богатых ризах, и, проходя мимо, каждый русский набожно кланялся ему, даже каторжники – то был святой, покровитель России».

Первой оградой через которую прошел Бургонь со своими спутниками, была, вероятно, китайгородская стена. А вскоре им открылась и другая стена, увенчанная высокими башнями с золочеными орлами на верхушках. Наконец, они очутились на площади, против того самого дворца, который избрал своей резиденцией Наполеон и откуда вскоре из-за начавшегося пожара он вынужден был в срочном порядке выехать в Петровский путевой дворец. Здесь уже располагался егерский полк. Егеря накормили пришедших мясом. Но долго отдыхать им не пришлось. Начавшиеся пожары заставили французов немедленно покинуть Кремль вслед за своим императором.

Именно 3 сентября было обозначено Александром I в «Манифесте о вступлении неприятеля в Москву» как дата начала французской оккупации. Государь обратился к народу с воззванием, в котором говорилось:

«С крайнею и сокрушающею сердце каждого сына Отечества печалью сим возвещается, что неприятель Сентября 3 числа вступил в Москву. Но да не унывает от сего великий народ Российский.

Напротив да поклянется всяк и каждый вскипет новым духом мужества, твердости и несомненной надежды, что всякое наносимое нам врагами зло и вред обратятся напоследок на главу их. Неприятель занял Москву не от того, чтоб преодолел силы наши, или бы ослабил их. Главнокомандующий по совету с первенствующими генералами нашел за полезное и нужное уступить на время необходимости, дабы с надежнейшими и лучшими потом способами превратить кратковременное торжество неприятеля в неизбежную ему погибель (здесь и далее выделено автором). Сколь ни болезненно всякому Русскому слышать, что Первопрестольный град Москва вмещает в себе врагов Отечества своего; но она вмещает их в себе пустая, обнаженная от всех сокровищ и жителей. Гордый завоеватель надеялся, вошед в нее, сделаться повелителем всего Российского Царства и предписать ему такой мир, какой заблагорассудит; но он обманется в надежде своей и не найдет в Столице сей не только способов господствовать ., ниже способов существовать . Собранные и отчасу больше составляющиеся силы наши окрест Москвы не перестанут преграждать ему все пути, и посылаемые от него для продовольствия отряды ежедневно истреблять, доколе не увидит он, что надежда его на поражение умов взятием Москвы была тщетная, и что по неволе должен он будет отворять себе путь из ней силою оружия.