Александр Васькин - «Москва, спаленная пожаром». Первопрестольная в 1812 году

Худ. Дж. Т. Джеймс. 1814 г.

А тем временем вихри горячего пепла властвовали на улицах Москвы, ослепляя и обжигая пытавшихся выбраться из города французов. Не было спасения и на земле, заваленной обугленными головешками и раскаленными кусками железной кровли, сорванной ветром с крыш горящих домов.

Раздобытые французами экипажи на постоялых дворах Москвы также не могли им помочь (они впрягали вместо лошадей пленных русских солдат, а при отсутствии оных – тащили сами – таково было желание побольше награбить и увезти). Улицы были перегорожены остатками «прекрасной мебели, поломанной и полуобгоревшей, фортепианами, разбитыми хрустальными люстрами и бездной других роскошнейших предметов». [119]

Наполеон I в Петровском дворце .

Худ. В.В. Верещагин. 1895 г .

Мысль о том, что Москва может быть сожжена, допускали многие. Но нигде в официальных документах, исходящих будь то от Ростопчина или Кутузова, не найдем мы прямых указаний поджечь город. Однако, это подразумевалось. Например, 1 сентября командующий арьергардом Милорадович получил от Кутузова приказ об оставлении Москвы, а также письмо, которое необходимо было доставить начальнику штаба «Великой армии» маршалу Бертье. Этим письмом, согласно действовавшим тогда обычаям, все оставшиеся в городе раненые препоручались под покровительство французов. Уже на следующий день Милорадович вызвал к себе корнета Федора Акинфова и велел ему ехать с письмом к передовым позициям французов, чтобы не только передать это письмо, но и на словах сказать от имени Милорадовича следующее: «Мы сдаем Москву и я уговорил жителей не зажигать оной с тем условием, что французские войска не войдут в нее, доколе не пройдет через нее… мой арьергард». [120]

Прошло не так много времени, и гонец вернулся обратно. Он рассказал, что французы и даже сам Наполеон на предложение Милорадовича согласны, лишь бы он не поджег Москву.

Сожжение Москвы казалось, видимо, вполне логичным после сожжения Смоленска. Недаром, после оставления русской армией этого древнего города, 12 августа Ростопчин писал Барклаю: «Когда бы Вы отступили к Вязьме, тогда я возьмусь за отправление всех государственных вещей и дам на волю убираться, а народ здешний… следуя русскому правилу (подчеркнуто авт.) – не доставайся злодею, – обратит город в пепел, и Наполеон получит вместо добычи место, где была столица… Он найдет пепел и золу». В подтверждение своих слов Ростопчин непосредственно перед оставлением Москвы приказал вывезти из города все средства пожаротушения, чтобы бороться с огнем было нечем. По его приказу вывезли из города две тысячи сто человек пожарной команды и девяносто шесть пожарных труб. А то, что не успели вывезти, – велел испортить. Такой же приказ отдал и Кутузов.

В своих местами слишком подробных воспоминаниях Ростопчин почему-то умалчивает наиболее интересующие нас факты об организации поджога Москвы. И у него есть на то основания: зачем писать о том, чему нет материального, т. е. бумажного, подтверждения. Распоряжения о поджогах в те безнадежные дни давались им на словах. Никаких письменных предписаний «не могло и быть… потому, что мы всегда получали словесные приказания… и равномерно доносили словесно», – рассказывал квартальный надзиратель И. Мережковский, посылавшийся Ростопчиным на разведку в оккупированный город. [121]

Ценнейшим источником для потомков является «Записка» бывшего следственного пристава Прокофия Вороненко, написанная им в 1836 году. Этот чиновник привлекался Ростопчиным к организации московских пожаров 2 сентября 1812 года. Вот что он сообщает: «2-го сентября в 5 час. пополуночи он же (Ростопчин – авт.) поручил мне отправиться на Винный и Мытный дворы, в Комиссариат и на не успевшие к выходу казенные и партикулярные барки у Красного холма и Симонова монастыря, и в случае внезапного наступления неприятельских войск стараться истреблять все огнем, что мною и исполнено было в разных местах… до 10 часов вечера». [122]

В 1912 году увидели свет мемуары дочери Ростопчина, Н.Ф. Нарышкиной, из которых следует, что в ночь с 1 на 2 сентября 1812 года в доме генерал-губернатора состоялось секретное совещание с участием полицейских чиновников, получивших «точные инструкции о зданиях и кварталах, которые следовало обратить в пепел сразу же как только пройдут наши войска: они обещали все выполнить и сдержать слово». Среди участников совещания Нарышкина называет все того же Вороненко и еще нескольких ремесленников, один из которых позднее был расстрелян оккупантами.

Милорадович М.А.

Худ. Ф. Вендрамини с оригинала П. Росси. 1816 г.

О результатах достигнутых на ночном совещании договоренностей Ростопчин писал своей жене в утренние часы 2 сентября: «Все кончено; Россия для меня потеряна навсегда. Император в конце концов уступит просьбам тех, кто его окружает, и заключит мир с Наполеоном. Как ты понимаешь, я глубоко несчастен. Когда ты получишь это письмо, Москва будет уже обращена в пепел; прости меня за то, что вознамерился поступить как римлянин, но, ежели мы не сожжем, то разграбим город. Наполеон сделает это впоследствии, и я не хочу предоставить ему сей триумф». [123]Интересно, что в дальнейшем Наполеон будет неоднократно называть московского генерал-губернатора римлянином.

Вступление Наполеона в Москву 14 сентября 1812 года. Худ . Ф. Камп .

Огонь ненависти к французам бушевал в душе градоначальника Ростопчина и, разгоревшись до невообразимых размеров, перекинулся на всю несчастную Москву.

Ненависть к врагу – качество хорошее, особенно, если война идет на родной земле. Вопрос только в том, каким образом и в чем она должна воплощаться. У Ростопчина она воплотилась в принцип: «Так не доставайся же ты не кому!»

У Ростопчина была своя «Правда о пожаре Москвы», у французов – своя. И Наполеон, и его солдаты не считали, что пожар заставил их покинуть город: «Многие, не участвовавшие в этой кампании, говорят, что пожар Москвы был гибелью армии; что касается меня и многих других, то я думаю, наоборот, что русские могли бы и не поджигать города, а просто увезти с собой или побросать в Москву-реку все продовольствие, опустошить край на десять лье в окружности – что было не трудно, так как часть края пустынна – и тогда нам, по прошествии двух недель, поневоле пришлось бы убраться.