Дэвид Схиммельпеннинк ван дер Ойе - Навстречу Восходящему солнцу: Как имперское мифотворчество привело Россию к войне с Японией

Хотя Пржевальский редко размышлял о нравственной стороне вторжения в Китай, он был убежден, что вся Внутренняя Азия будет приветствовать русское правление. В 1886 г. он вспоминал: «При всех четырех здесь путешествиях мне постоянно приходилось быть свидетелем большой симпатии и уважения, какими пользуется имя русское среди туземцев…» {133} Во время Русско-турецкой войны 1877—1878 гг. многие русские были убеждены, что военные действия были полностью оправданы желанием европейских христиан, находящихся под османским владычеством, перейти под власть Романовых. Теперь Пржевальский утверждал, что нечто подобное характерно и для жителей Внутренней Азии. «Номады-монголы, дунганы… и жители Восточного Туркестана… питают сильную надежду сделаться подданными Белого Царя, имя которого наравне с именем Далай-ламы является в глазах азиатских масс в ореоле чарующего могущества» {134} .

Он писал в своем «Очерке…»: «Посреди этого безотрадного хаоса в настоящем и будущем пробивается для злосчастных страдальцев луч надежды на Россию» {135} . Причина популярности России была проста: «Невыносимы гнет китайской власти, с одной стороны, а с другой, постоянные слухи о гуманном обращении с инородцами наших азиятских окраин, вот что создало нам доброе имя в глубине азиятских пустынь» {136} .

Энтузиазм Пржевальского по поводу завоевания, его уверенность в превосходстве белого человека над дикарем с более темной кожей, его абсолютное презрение к другим цивилизациям, агрессивная вирильность, которая пронизывает его прозу, также были характерны для описаний многими европейцами Африки в Викторианскую эпоху. В то время популярные медиа в Париже, да и в остальной Западной Европе, часто изображали Африку мрачным царством «варварства, отсталости и деспотизма, которое противостояло европейской цивилизации и обращаться с которым можно было только посредством военной силы» {137} . В течение многих лет читая повествования исследователей Экваториальной Африки, Николай Михайлович инстинктивно переносил западное отношение к этому региону на русский Темный континент — Азию.

На Пржевальского, как и на многих его современниковевропейцев, очевидно, повлиял социальный дарвинизм [17]. Убеждая военного министра атаковать Китай, он подчеркивал: «“Борьба за существование”, как кажется, близка к своему апогею. Могучия пособия науки и техники еще более развивают взаимную конкуренцию и крайний эгоизм народов. Вовсе необходимо спешить действовать, твердо при этом памятуя, что сила всегда и везде составляет главный критерий права». У него также встречаются отголоски идей о цивилизаторской миссии и культуртрегерстве, и он часто говорит о том, как русское правление усовершенствует быт кочевника во Внутренней Азии. «Наше господство в Азии отчасти приносит туда лучшую жизнь», — уверял он {138} . Если временами Пржевальский высказывался сходно с завоевателем Средней Азии, генералом Михаилом Скобелевым, то его самоуверенные, беззастенчивые экспансионистские взгляды, которые он высказывал в своих книгах и речах, также напоминают Карла Петерса, Сесиля Родса и Жюля Ферри.

Вышестоящие чины проявили здравый смысл и проигнорировали наиболее экстремистские заявления Пржевальского. Вежливо выслушав его, армейский комитет спокойно отправил служебную за писку пылиться на архивных полках [18]. Военный министр Петр Ванновский и его коллега из Министерства иностранных дел Николай Гире были просто слишком осторожны, чтобы помышлять об агрессивной войне. Как бы там ни было, император ясно выразил свою волю. Когда Пржевальский в 1885 г. прислал из Каракола телеграмму, в которой сообщил, что в Китайском Туркестане вот-вот поднимется восстание против Пекина, и предположил, что это даст прекрасную возможность присоединить эти территории к империи, Александр III сухо ответил: «Сомневаюсь в пользе этого присоединения» {139} .

А вот молодой цесаревич Николай Александрович был большим поклонником Пржевальского. Мать Николая императрица Мария Федоровна иногда приглашала его к своему юному сыну рассказать что-либо поучительное о Внутренней Азии; несколько раз его принимали в императорском дворце и по другим поводам {140} . Когда Пржевальский отправился в свою четвертую экспедицию в 1883 г., наследник подарил ему на прощание ценный (алюминиевый) телескоп, а по возвращении путешественника в Петербург выделил 25 тыс. рублей на издание отчета об экспедиции {141} .

По просьбе учителя Николая генерал-адъютанта Григория Даниловича Пржевальский регулярно отправлял Николаю Александровичу письма, в которых рассказывал о своих подвигах во время путешествия {142} . Это были захватывающие дух истории о подвигах маленького отряда, под стать лучшим образцам приключенческого чтива, и молодой цесаревич восхищался этими занимательными повествованиями, такими как, например, следующее описание нападения трехсот тангутов, племени «самого разбойничьего на Желтой реке»:

Спустившись с ближайших гор и подъехав рысью к нам на версту, разбойники с громким гиканьем бросились в атаку. Гулко застучали по влажной глинистой почве копыта коней, частоколом замелькали длинные пики всадников, по встречному ветру развевались их суконные плащи и длинные черные волосы. Словно туча, неслась на нас эта орда дикая, кровожадная… с каждым мгновением резче и резче выделялись силуэты коней и всадников… А на другой стороне, впереди своего бивака, молча, с прицеленными винтовками, стояла наша маленькая кучка — 14 человек, для которых теперь не было иного исхода, как смерть или победа… Когда расстояние между нами и разбойниками сократилось до 500 шагов, я скомандовал «пли» — и полетел наш первый залп; затем началась учащенная пальба рядами. Первый залп не остановил разбойников — они продолжали скакать к нам, причем их командир кричал: «Бросайтесь! Бросайтесь! С нами Бог! Он нам поможет!» Когда же от нашей учащенной пальбы начали валиться люди и лошади, разбойники повернули коней в сторону и скрылись за ближайший увал. Всего в обеих стычках нами было убито и ранено до 40 разбойников и много их лошадей. Сами же мы, благодаря великому счастью, все уцелели; ранены были только две наши лошади.

В другом письме Пржевальский уверял наследника, что население Внутренней Азии мечтает только о том, чтобы стать подданными Романовых:

В Черчене, как и на Лоб-Норе, а также и далее по нашему пути местное население встречало нас весьма дружелюбно… В то же время они [«туземцы»] горько жаловались на свое горемычное житье и уверяли нас, что готовы поголовно восстать против своих угнетателей, китайцев. Мало того, старшины как оазисов, так и горных родов не один раз просили отдать им приказание ныне же истребить китайцев. “Мы ничего не желаем, как только быть под властию России”, — везде говорили нам. “Мы знаем, какая справедливость царствует в русском Туркестане. А у нас — каждый китайский чиновник, даже каждый солдат может безнаказанно бить кого угодно, отнять имущество, жену, детей. Подати берут с нас непомерные…. Мы можем восстать каждую минуту; у нас заготовлено и спрятано оружие. Одно только горе — нет головы, общего руководителя. Дайте нам хотя простого казака; пусть он будет нашим командиром”. Такие рассказы приходилось слышать весьма часто {143} .