Вадим Кожинов - От Византии до Орды. История Руси и русского Слова

Позже, в 1980-х годах, появились статьи и затем книга Л. Н. Гумилева, в которых особенно последовательно выдвигалось именно такое понимание [567] Гумилев Л. Н. Год рождения 1380… — «Декоративное искусство», 1979, № 8, с. 34–37; он же: Эпоха Куликовской битвы. — «Огонек», 1980, № 36, с. 16–17; он же: Древняя Русь и великая Степь. — М., 1989, с. 617–640. . Эти публикации вызвали очень широкий интерес, но нельзя не сказать, что перед нами произведения человека, который был, если угодно, в равной мере и историком, и поэтом (кстати сказать, несколько опубликованных в последние годы его стихотворений уступают по своей художественной силе поэзии его прославленных родителей). И в трудах Л. Н. Гумилева первостепенную роль играет «домысел» и даже прямой «вымысел».

Это позволяет ему не только властно захватывать сознание читателей, но и нередко замечательно «угадывать» скрытое, подспудное движение истории. Но в то же время именно эти качества вызывают неудовлетворенность (или даже негодование) у людей, которые считают обязательным строгую документированность, не приемлют никакого «интуитивного» домысливания в изучении истории. Впрочем, при всех возможных оговорках, несомненно одно: статьи и книги Л. Н. Гумилева способны пробуждать мощный и страстный интерес к истории, в том числе к истории эпохи Куликовской битвы.

Вот чрезвычайно выразительный факт. В авторском «Введении» к только что названной книге Г. М. Прохорова «Повесть о Митяе. Русь и Византия в эпоху Куликовской битвы» сказано: «Благодарю от души моего первого учителя, доктора исторических наук Л. Н. Гумилева за привитый мне вкус к историческому исследованию…» [568] Прохоров Г. М. Повесть о Митяе. Русь и Византия в эпоху Куликовской битвы. — Л., 1978, с. 5. Однако в самой этой книге, где есть, например, ссылки на упомянутые выше работы М. Н. Тихомирова, Ю. К. Бегунова и И. Б. Грекова, автор ни разу не ссылается на Л. Н. Гумилева!..

Словом, имеет место специфическая ситуация: высокая одаренность и размах мысли Л. Н. Гумилева дали ему возможность во многих отношениях верно и глубоко охарактеризовать сущность Куликовской битвы, но недостаточность, а порой и прямая недостоверность фактической аргументации отвращает тех или иных читателей (прежде всего — профессиональных историков), и в результате отчасти дискредитируется то истинное в своей основе представление о причинах и значении великой битвы, которое выразилось в гумилевских статьях и книгах. И как-то уже не обращают внимания на тот факт, что концепция Л. Н. Гумилева подтверждается (а не опровергается) в ряде работ таких историков, которым отнюдь не свойственно «вольное» обращение с источниками.

Но обратимся непосредственно к Мамаю. Еще полвека назад, в 1946 году, М. Н. Тихомиров утверждал, что Мамай перед Куликовской битвой заключил договор с Кафой. А в 1994 году С. П. Карпов, давно занятый тщательными разысканиями в генуэзских архивах, сообщил, что в своего рода бухгалтерских книгах Кафы, массариях, оказывается, «есть сведения и о переговорах с Мамаем», хотя в то же время «не обнаружено следов… участия генуэзцев в Куликовской битве» [569] Карпов С. П. Цит. соч., с. 10. ; между тем, согласно русским источникам, в ней участвовали и «фряги», то есть итальянцы.

Но, во-первых, не исключено, что такие «следы» еще отыщутся; ведь сам С. П. Карпов в той же статье отмечает: «Разумеется, богатство архивных собраний Венеции и Генуи не исчерпывается» теми, «с которыми нам довелось работать в Италии. В стороне остались, например, собрания Ватиканского архива с его материалами по истории церкви и религиозных миссий на Востоке (а как мы видели, представители папства постоянно вступали в контакты с золотоордынскими правителями. — В. К. ), собрания рукописей в различных библиотеках… Не одному поколению историков и архивистов хватит материалов для будущих исследований» (там же, с. 15).

А во-вторых, при верном понимании общей картины открывается ранее почти или совсем «не замечаемая» весомая «информация», содержащаяся в давно известных источниках. Обратимся к наиболее объемному источнику сведений о Куликовской битве — «Сказанию о Мамаевом побоище».

Здесь сообщается, что, узнав о движении Мамая к Москве, Дмитрий Иванович посылает навстречу ему — в качестве, выражаясь современным языком, дипломата и разведчика (в частности, сообщившего точные известия о союзе Мамая с великим князем Литовским Ягайло) — «избранного своего юношу, довольно суща разумом и смыслом, имянем Захарию Тютышова» (это был, как известно, далекий предок великого поэта и мыслителя Ф. И. Тютчева). Автор «Сказания» явно стремится «оправдать» решение князя поручить столь ответственную задачу именно юноше , подчеркивая, что он — «избранный», что он особо разумный и смышленый. И все же — почему юноша, а не богатый опытом муж?.. Характерно, что автор изданного в 1985 году сочинения о Куликовской битве, невзирая на вполне определенное сообщение «Сказания», написал о княжеском после: «…уже пожилой и сметливый боярин Захар Тютчев»… Но в другой современной книге дана верная «разгадка»: Захарий был сыном итальянца Дудже, или Тутче, поселившегося в Москве в 1350-х годах [570] См.: Соловьев Михаил. У Дона великого. Историческая повесть о Куликовской битве. — М., 1983, с. 146 и Рабинович М. Не сразу Москва строилась. — М., 1982, с. 34. , и, очевидно, владел языком своих предков.

И другая «информация» из «Сказания»: отправляясь в поход на Мамая, Дмитрий Иванович взял с собой десяток «московских гостей сурожан». Обычно историки полагают, что речь шла о купцах, осуществлявших торговые отношения между Москвой и крымским городом Сурож (ныне Судак). Но, как убедительно показал Л. С. Хачикян в исследовании «Гости-сурожане» в русских летописях и «Сказании о Мамаевом побоище» (в кн. Русская и армянская средневековые литературы. — Л., 1982, с. 335), эти историки «не учитывают того обстоятельства, что… весь Крымский полуостров называли Сурожским полуостровом» (и даже само Черное море — Сурожским), и потому «гостями-сурожанами» наверняка именовались и те, кто имел дело непосредственно с Кафой.

Пытаясь объяснить причину введения этих людей в состав княжеской свиты и особую важность самого их присутствия в ней (ведь их имена в «Сказании» удостоены специального упоминания в одном ряду с именами главных героев битвы!), А. Ю. Якубовский утверждал, что это-де были люди, «знающие нравы, обычаи и язык татар» и «имеющие более или менее точные сведения о дорогах, мостах, бродах на пути в Орду» [571] Греков Б. Д., Якубовский А. Ю. Цит. соч., с. 292. . Другой широко известный историк Л. В. Черепнин так определял «мотив, которым руководствовался московский князь, делая своими спутниками гостей: они могли быть использованы как проводники, толмачи, как люди, осведомленные о нравах и привычках ордынцев» [572] Черепнин Л. В. Образование русского централизованного государства в XIV–XV веках. — М., 1960, с. 610. и т. п.