Зоя Ножникова - Загадочная Московия. Россия глазами иностранцев

24. Его боятся все англичане в России как общего доносчика. Он стал виною заключения многих в тюрьму, из-за чего люди нашей нации считают его общим доносчиком, и никто не хочет жить при нем добровольно, потому что он вместе с тем очень опасен и злобен в мести, если имеет на кого-нибудь неудовольствие.

Не следует ни в коем случае допускать Горсея вернуться в Россию; необходимо, чтобы ее Величество избрала надежного джентльмена и послала бы его туда восстановить добрые отношения и торговлю».

В своих ответных письмах Джером Горсейписал:

«Я торжественно заявляю перед Богом, что все мои заботы направлены ко всемерному и честному выполнению своего долга, без всяких стремлений к частным делам, что можно доказать и обнаружить вопреки подозрениям кого бы то ни было. Я делал все, что мог, хотя на мои неумелые старания могут косо взглянуть люди, дурно расположенные, если таковые есть в Компании».

Кончилась вся суета Горсея грамотой от русского царя к королеве:

«А Еремей [85] Отца Джерома Горсея звали Уильям, поэтому Горсея называли на русский манер Еремеем Ульяновым. не ведомо для каких причин тайно из вашего государства выехал, и вы приказали послу своему в Английскую землю его прислать. И мы того Еремея с послом твоим, с Елизаром [86] Елизар — Джильс Флетчер. , к тебе послали.

А Еремей за свое воровство жив быть недостоин, так как меж нас, великих государей, и меж тебя смуты делал. И вперед бы такие воры с гостями твоими в наше государство не ездили, чтобы от таких воровских смут меж нас порухи бы не было».

«Напрасно он суетится» [87] Пс. 38. 7. , — давно сказано было в 38-м Псалме. Барон вздохнул: ожидал Горсей в Московии многого, а получил в конце концов меньше, чем — кто знает! — имел бы, если бы вел дела честно, без притворства, вероломства и зависти.

После аудиенции, когда послы формально представились московскому государю, вручили ему верительные грамоты и изложили — устно и письменно — цель посольства, для приезжих иностранцев наступало новое ожидание. Впереди были новые аудиенции: явные, то есть открытые, на которых присутствовала большая толпа придворных, множество писцов, порой зарубежные гости; и тайные, или закрытые, совещания с узким кругом доверенных лиц русского правителя, куда, кроме строго подобранных переводчиков, никто не допускался. Впереди были встречи с высокомерными боярами и умудренными дьяками из разных приказов, с которыми следовало обсуждать вопросы, соответствующие делу, за которое отвечал каждый из них, будь то дела торговые, таможенные или военные. Впереди были встречи с земляками, жившими в Москве: купцами, дельцами, медиками, военными, лазутчиками и ремесленниками.

Дипломатам предстояло тщательно обдумать, выполнима ли посольская миссия и если да, то как лучше поступить в ожидании монаршего решения, как в приватных встречах с русскими заручиться поддержкой нужных людей. Эту поддержку можно было, при удаче, получить от одного из маститых ближних советников государя, если бы удалось с кем-то из них сблизиться. Могло оказаться полезным и доверчивое любопытство к иноземцам одного из тех юных дворян, кого пока использовали только для мелких посылок или для открывания дверей перед послами. Однако, если кто из молодых членов иностранного посольства завяжет с таким же молодым русским придворным дружеские отношения, как знать, и это может пригодиться. Барон хорошо помнил, что у приезжих иностранцев оставалось и много свободного времени, которое можно было проводить по-разному, поскольку членам иностранных посольств теперь разрешалось ходить по городу, куда они хотят, и встречаться, с кем пожелают.

Якоб Рейтенфельсписал:

«Тотчас же после первого приема послам и их слугам дозволяется, однако в сопровождении военной стражи, походить по городу, разрешается также и посторонним приходить к ним, объявив предварительно страже свое имя и причину прихода. В числе таковых весьма часто посещают приезжих знатные, подученные лица и, беседуя о разных обстоятельствах русских, представляют все в превосходном виде и сообщают все, что угодно, кроме истины. Поэтому большинство из побывавших в России привозят с собой поверхностные сведения и общераспространенные басни об этом государстве, так как в тайны московские им не удается проникнуть вполне удовлетворительно никоими, даже окольными, путями».

Но Олеарий,к примеру, утверждал совсем другое: «1634 год. 20-го августа наши приставы опять пришли к нам и сообщили:

— Его царское величество жалует нас: дозволяет выходить. Город нам открыт. Буде угодно ехать верхом, нам будут доставлены лошади. Разрешено также шведским послам и их людям приходить к нам, а нам к ним.

Это было большое чудо: ведь у московитов раньше существовал обычай, что никто ни из послов, ни из людей их, пока они находились в Москве, не смел выходить один. Даже если им приходилось справлять что-либо нужное вне дома, то и тогда стрелец должен был сопровождать их. Нам же из особого благорасположения, как и шведам, дана была эта свобода выходить без сопровождения стрельцов.

Когда русские услыхали, что наши господа охотно посетили бы шведских господ послов, то, на третий день после этого, пришли к нам приставы и привели шесть лошадей его царского величества и проводили наших послов к господам шведам. После этого мы зачастую сходились, не встречая ни малейшего противоречия со стороны русских.

У ворот нашего двора, правда, находился десятник или капрал с девятью стрельцами, но как только мы побывали на первой публичной аудиенции или, как они говорят, увидели ясные очи его царского величества, нам при уходе и приходе, приглашении и посещении гостей стала предоставляться полная или даже еще большая свобода, безо всякого со стороны русских противодействия».

Были среди членов посольства и такие, как молодой Николаас Витсен,не раз признававшийся в том, что проникал всюду, куда хотел, иногда переодеваясь в купеческую одежду, а иногда и этого не делая, а просто придавая себе деловитый вид человека, который не сомневается в своем праве идти туда, куда идет:

«Уловкой оставив стрельцов, которые охраняли наше жилище, и просто одетый, я направился ко дворцу, чтобы его хорошо осмотреть; я пробрался почти во все их приказы. В Дворцовом приказе было около трехсот писцов, они сидят в маленьких комнатках по четыре-шесть человек в каждой и пишут на свитках, лежащих на коленях. Я осмотрел и кухню, и весь двор, и помещение царя и царицы. Прошел весь дворец неузнанным, иначе ни в Кремль, ни во дворец нас не пускали».