Катриона Келли - Товарищ Павлик: Взлет и падение советского мальчика-героя

Существовала определенная процедура «раскулачивания». Она начиналась с доказательства статуса кулака на общедеревенском собрании, которое руководствовалось официально утвержденными критериями, такими, например, как привлечение наемного труда. Однако, по воспоминаниям участников событий, на практике к кулакам могли причислить на основании побочных признаков — наличия в хозяйстве лошади, коровы или даже швейной машинки [30] См. протокол общего собрания деревни в Новосибирской области от 10 мая 1931 г., на котором Яков Николаевич Сизов был признан кулаком за использование наемного труда (Hughes, 1996, с. 256— 257). Семья Марии Вельской до раскулачивания имела одну корову, одну лошадь и домашних птиц (Fitzpatrick, Slezkine, 2000, с. 221). О раскулачивании «за швейную машинку» см.: CKQ-Ox-03 PF 5 В, с. 5. . За этим следовала конфискация собственности, часто сопровождаемая мародерством и насилием. Так, в жалобе из Курганского района сообщалось, что в уральской деревне Белозерск «при обыске женщин и детей было форменное издевательство, раздевали донага детей и женщин. Загнали в маленькую комнату сорок человек женщин и детей и выпускали женщин по одной, при обыске у женщин снимали чуть ли не последние рубашки». Алчность властей не знала границ: в начале 1930-х годов в отчете ОГПУ Тюменской области сообщалось: медные иконы были конфискованы с целью переплавки их на тракторные детали, а золото и доброкачественная одежда (которая также подлежала инвентаризации и конфискации) — просто уворованы {41} 41 Об издевательствах во время раскулачивания см. материалы Гос. архива общественных и политических документов Курганской обл.; цитируются в: Базаров, 1997, т. 1, с. 130. О конфискации ем. документы Гос. архива Тюменской обл. в: Базаров, 1997, т. 1, с. 131. Также см. свидетельства очевидцев, например, Виктора М. из деревни Ил Курганской области в: Litvinenko, Riordan, 1998, с. 29— 51. .

Когда все имущество было разобрано, семью кулака выгоняли из дома; наиболее «опасных» рано или поздно ссылали, сажали в тюрьму или даже казнили. Возможно, для некоторых репрессированных расстрел казался лучшей долей в сравнении с заключением в трудовые лагеря, сеть которых широко разрослась в связи с наплывом заключенных и так называемым «спецпоселением».

Между январем и маем 1930 года более 200 000 семей стали жертвами депортации; существенную часть репрессированных (около 40%) составляли дети. Депортированных грузили в переполненные товарные вагоны и везли за тысячи километров от дома. Люди ехали в тесноте и антисанитарных условиях, без подходящей одежды, еды, а иногда и без воды. Это приводило к обезвоживанию и инфекционным заболеваниям, от которых чаще всего гибли дети (например, при транспортировке на Крайний Север — 80% от общего числа умерших) {42} 42 Viola, 2000, с. 34— 35, 39 . [31] 47 детей и 11 взрослых умерли в 189 эшелонах, отправленных в феврале 1930 г.

Когда высланные кулацкие семьи приезжали в места назначения, их жизнь не становилась лучше. Районы, которым было приказано принять спецпоселенцев, готовились к их приезду бестолково, да и в любом случае на такое количество новоприбывших (67 000 только в одном Архангельске) не хватило бы и без того скудных местных ресурсов. Временное жилье — грязное, сырое, холодное, без воды и канализации — устраивали, как правило, в недействующих церквах и тюрьмах. Чистой воды и пищи катастрофически не хватало. И снова больше всех страдали дети: в таких условиях бушевали корь, свинка и гастроэнтерологические заболевания. В период с 31 марта по 10 апреля в архангельской больнице умерли 335 детей, прибавьте к этому числу еще 252 ребенка, умерших вне стен больницы. В начале мая в городе Котлас умирало по 30 детей в день. В 1931 году условия немного улучшились, но к 1932/1933 году, когда во всех деревнях свирепствовал голод, положение снова стало ужасным. По словам одного из переживших такие испытания, «особенно гибли малыши». Житель Архангельска, приславший анонимное письмо в «Правду», писал, что трупы детей свозились на кладбище по три-четыре сразу, часто без гробов — просто в ящиках {43} 43 Viola, 2000, с. 40,42- 43,46, 51. Свидетельство из Архангельска см. в: Sieyelbaum, Sokolov1999,c. 50. . Жизнь кулацких детей, прошедших через голод и эпидемии, сравнима с жизнью детей из беднейших крестьянских семей до 1917 года. Ручной труд и попрошайничество, недоступность образования были знакомы им с ранних лет. Дочь одного крестьянина, обвиненного в кулачестве, вспоминает: «В 1935 году в поселке открыли школу, сестренка с братиком пошли учиться, а мне ходить в школу было не в чем, да и дома надо было кому-то управляться» {44} 44 Viola, 2000, с. 53. . В начале 1930-х годов, по крайней мере в некоторых местах, кулацких детей не принимали в ясли и детские сады {45} 45 О таком случае в Хибиногорске в 1932 г. см.: Bullard and Bullard (ред.), 2000, с. 125. . [32] К середине 1930-х гг., однако, ситуация улучшается (Старжинский, 1991, с. 56), ясли открываются для всех, но практически пустуют из-за падения рождаемости. Их не брали в пионеры даже после того, как членство в пионерской организации стало общераспространенной практикой, а не привилегией детей с безупречным классовым происхождением, доказавших свое идеологическую преданность [33] В июне 1933 глава Детского комитета комсомольского бюро Ленинградской области написал в Центральный комитет комсомола протест против практики исключения таких детей из детских учреждений (если только они вообще не были отделены от своих родителей). Он указывал па несправедливость дискриминации детей, чьи родители доказали свою лояльность по отношению к государственному строю, и подчеркивал, что воспитательная работа пионерской организации должна быть направлена в первую очередь па детей с сомнительным идеологическим происхождением. РГАСПИ — ЦХДМО, т. 1, он. 23, д. 1056, л. 21. .

Несмотря на то, что с первых дней своего существования советское государство объявило себя мировым чемпионом по заботе о детстве, классовая принадлежность детей определялась их происхождением, так что кулацкие отпрыски неминуемо страдали вместе со своими родителями. Даже те кулаки, которым разрешили поселиться недалеко от родных мест, ужасно бедствовали: соседи боялись или не хотели им помогать, и единственно возможным прибежищем для них была землянка в лесу или какой-нибудь сарай. Да и много лет спустя, уже после завершения коллективизации разоблачение в кулацком происхождении вело к исключению из высшего учебного заведения или увольнению с работы, если только человек не очищался от наследственного греха, отрекшись от своей семьи {46} 46 См. историю жизни Анны Дубовой в: Engel, Posadskaya-Vanderbeck (ред.), 1998, с. 46. . Те, кому удавалось выжить физически, сталкивались с новой проблемой. В Советском Союзе всегда, и до введения внутренних паспортов в 1932 году, документам, удостоверяющим личность, придавалось чрезвычайное значение. Кулаку же требовался документ, скрывающий его социальное происхождение, что приводило к фальсификации имен и мест рождений. Разумеется, если такой человек был пойман с фальшивыми документами, это клеймо оставалось на нем на всю жизнь. И все же риск того стоил, так что когда началась массовая пропаганда переселения из деревень в города, для многих это стало единственной возможностью спастись от голода и получить шанс на новую жизнь и работу, вдали от подозрительных соседей.