Лилия Кузнецова - Петербургские ювелиры XIX века. Дней Александровых прекрасное начало

Спустя столетие в Российской империи произошла революция, и вскоре с молотка пошли за рубеж многие памятники искусства и истории. Бессовестные перекупщики страстно вожделели заполучить в свои руки сокровища Эрмитажа, в том числе и реликвии Александровского времени, описанные и воспроизведенные в дореволюционном журнале « Старые Годы » , а алчным чиновникам советской Конторы « Антиквариат » были безразличны как оба шедевра Бьенне, так и другие трофеи Первой Отечественной войны и победной кампании 1813–1814 годов, хранившиеся в Галерее Драгоценностей [116].

К счастью, в 1925 году коллекцию серебра Государственного Эрмитажа пополнил литургический прибор работы Мартена-Гийома Бьенне. Исполнение знаменитым оружейником Наполеона замысла Шарля Персье оказалось выше всяких похвал: прекрасное литье, изящная чеканка и тончайшая гравировка, отличное золочение изысканного оттенка – все это выдавало руку высококлассного парижского чудодея. Особенно хороши были вычеканенные на потире композиции Благовещения, Рождества Христова, Поклонения волхвов и Несения креста, а подножие сей причастной чаши украсила русская надпись: « В пребывание Императора Александра I в Париже 1814 года ». ( См. цвет. илл. 13. )

Благодарный Богу самодержец преподнес творение Персье и Бьенне в дар столичному Казанскому собору 12 декабря 1815 года, в день своего рождения. В сопроводительном рескрипте к преосвященному Амвросию, митрополиту Новгородскому и Санкт-Петербургскому, государь написал: « По первом вступлении моем в столицу Франции, возжелал я сей предел священной брани ознаменовать памятником веры, побеждающей мир, в славу Верховного вождя, и дающего и венчающего победы – Христа Спасителя. В сем расположении, по повелению моему в самом Париже устроенные сосуды, употребляемые Православной нашей церковью при совершении Таинства тела и крови Христовой, ныне к Вам препровождаю. Вознесите оные в Соборном Храме Пресвятыя Богородицы на алтарь, у подножия которого полагал я и начало и конец путей, столь милосердно управляемых Провидением » [117].

Александр I, стремясь к экономии в расходах, через полтора года своего правления озаботился, чтобы даже жители столицы Российской империи могли покупать хотя и не очень долговечные, но красивые и достаточно недорогие вещи, выглядевшие исполненными из массивного серебра. На самом деле эти изделия делались из соединенных воедино вальцовкой в один тонкий лист двух пластов из меди и благородного металла, что требовало особого оборудования и высочайшей квалификации рабочих. Император 13 августа 1802 года подписал указ Кабинету: «Прибывшему сюда из Копенгагена Иностранному купцу Иоганну Банестеру на заведение здесь фабрики для делания накладного серебра, повелеваем выдать заимообразно из Кабинета десять тысяч рублей на таком основании, чтобы в первые пять лет от уплаты капитала он оставался свободным, взнося токмо с оного узаконенные проценты, в прочие за тем десять лет сверх процентов уплачивал ежегодно и капитала по тысяче рублей».

Британец Джон Баннистер вместе с семейством, с целым штатом работников, а также с нужными машинами и инструментами приехал в Петербург через столицу Дании, поскольку умельца пригласил работать в далекой России наш посланник при копенгагенском дворе. Столь льготные преференции очень поддержали заводчика, и вскоре «платировальная по аглинскому образцу фабрика», разместившаяся в доме Отто за Калинкиным мостом, уже производила драгоценную и весьма ценимую продукцию.

Головастый фабрикант одновременно проработал по протекции своего соотечественника Чарльза Гаскойна несколько лет «в службе Его Императорского Величества», успешно предприняв целый ряд технических усовершенствований в Адмиралтействе, а также на Александровской мануфактуре и Колпинском заводе.

В 1806 году британец перебрался в Москву. Получив там от графа Алексея Григорьевича Орлова-Чесменского денег и людей на обзаведение, Баннистер, не откладывая дело в долгий ящик, продолжил «сереброплатыровальную работу в превосходнейшем виде».

Однако 1812 год внес свои коррективы. Поскольку наполеоновские солдаты полностью разгромили предприятие англичанина, тому пришлось вернуться в Северную Пальмиру. Здесь ему повезло приобрести земельный участок со зданием для фабрики у того же Калинкина моста, но на сей раз близ Пивоварни Казалетта, № 898. Теперь предприятие пышно именовалось «Ламповая и Серебронакладочная фабрика Ивана Банистера». Но когда он, чтобы перестроить ее по английскому образцу, попросил было кредиты от государевой казны, и еще 11 января 1819 года Александр I, в память об услугах, оказанных им России разными открытиями» повелел «ныне же выдать в ссуду просимую сумму», однако чиновники настолько затягивали все дело, что Баннистер успел через год разориться. Его домашняя утварь уже пошла с молотка. Лишь подоспевшие через несколько месяцев казенные деньги спасли фабрику, и она продолжала теперь работать столь успешно, что переживший много невзгод ее владелец вскоре погасил полученные кредитные суммы.

Среди изделий, выпускаемых предприимчивым британцем, особенно хороши были люстры. В 1822 году Джон Баннистер по собственноручному рисунку создал для перестраивающейся зодчим Василием Петровичем Стасовым церкви придворного Конюшенного ведомства великолепную большую люстру «из апликированной серебром меди с украшениями из чистого серебра», ныне освещающую вестибюль здания Адмиралтейства. Ее плоское плато, подвешенное на цепях, невольно поражало всех своими огромными размерами. Тем более изящными казались свисающие по его краям на кронштейнах шесть небольших лампад.

Другая, на сей раз двухъярусная, люстра о двухсот десяти свечах, исполненная по проекту уже самого архитектора Стасова, оказалась столь хороша и так соответствовала своим декором парадному Малому Тронному залу, должному напоминать о победных викториях Петра I, что Баннистер удостоился в 1840 году придворной награды за возобновление сгоревшей императорской резиденции. Дивное паникадило накладного серебра, с протокольной точностью запечатленное замечательным акварелистом Эдуардом Петровичем Гау, долго украшало стасовский интерьер этого зала Зимнего дворца, пока во время Великой Отечественной войны взрывной волной от разорвавшегося фашистского снаряда, попавшего в соседний Гербовый зал, оно не было превращено в кусок искореженного металла [118].