Лилия Кузнецова - Петербургские ювелиры XIX века. Дней Александровых прекрасное начало

Хенрик Таппер успешно исполнял самые различные вещи. В числе его работ числятся и золотые церковные сосуды, и чеканные лампады, и золотые ножны сабли генерал-майора Эрнрота, и орденские знаки. И надо же было такому случиться: когда он уже закончил работу над цепью-ожерельем иноземного ордена Золотого Руна, неожиданно в комнатах Зимнего дворца отыскался оригинал, который и отправили в Испанию. Зато исполнительному искуснику хорошо заплатили за его труды.

К сожалению, сведения о Хенрике Таппере обрываются после 1827 года, и дальнейшая его судьба неизвестна. Но, скорее всего, мастер рано скончался. Ведь его работы ценили. Недаром вышедшую из рук золотую, покрытую черным лаком табакерку, на крышке которой красовались миниатюрные портреты Александра I и его преемника на русском престоле, обрамленные изящно прочеканенными рамками, исполненными в сложной технике четырехцветного золота, при коронации Николая I « высочайше » пожаловали графу Йохану-Фредрику Аминову, представлявшемуся среди других членов финской делегации новому монарху [166].

Роскошный же знак испанского ордена Золотого Руна и крест прусского ордена Чёрного Орла, принадлежавшие Александру I, присоединили к коронным бриллиантам. При внесении в опись данные о происхождении вновь поступивших вещей, по обыкновению, опустили.

В 1865 году ареопаг придворных оценщиков вынес вердикт: престижнейший орден Золотого Руна, находящийся среди сокровищ Русской Короны, оказывается, декорируют не « пять бразильских рубинов » , а такое же число жженых топазов, с чем через полвека согласился и видный академик-минералог Александр Евгеньевич Ферсман [167].

Вероятно, именно Франсуа Дюваль, и скорее всего, в 1810 году исполнил для своей августейшей патронессы наряду с какими-то другими вещами баснословно дорогие серьги-«Вишенки» [168], ибо 1 октября он за что-то получил от императрицы-матери 50 000 рублей. Да это и не удивительно. Даже в 1865 году комиссия ювелиров, просматривавшая русские коронные драгоценности, оценила только алмазы в этих серьгах в 28 660 рублей [169].

В отличие от правления Екатерины II, когда в украшениях царили пышные розы, затем сменившиеся нежными сентиментальными незабудками и победными триумфальными оливами и лаврами, в самом начале XIX века в моде оказались, как можно судить по архивным документам, гораздо более скромные отечественные представители царства Флоры.

Франсуа Дюваль сделал в 1811 году для императрицы-матери новый стебелек к веточке вишен из рубинов [170]. Такие «веточки»-гирлянды тогда носили как эгрет. Еще раньше придворный ювелир представил своей повелительнице пару сережек с двумя круглыми жемчужинами под алмазными листочками [171]. Вероятно, они очень понравились Марии Феодоровне, и мотив веточки с парой крупных ягод, выглядывающих из-под природной крыши и напоминающих соплодия вишни или черешни, стал варьироваться мастером.

И вот на толстых черешках, набранных из триады крупных (каждый по 3,5 карата) бриллиантов, под укромной защитой листиков, унизанных алмазными «капельками росы», тяжело зависли обворожительные, восхитительной «игры» бразильские алмазы-солитеры, больше похожие на сказочные «спелые вишенки». Более крупная из каждой «сладкой парочки» сих «ягод» – это громадный 11-каратный овальный бриллиант, а «вишенка» поменьше, массой «только» в 6 карат, обязана своей грушевидной формой огранке «панделоком». Все дивные камни заключены в сплошную серебряную оправу с золотой подпайкой. Поэтому Франсуа Дюваль смог применить любимый «фамильный» прием, и на листиках из-под алмазной «росы» эффектно проглядывают тоненькие золотистые прожилки основы. Тяжелые серьги, чтобы не разорвать мочки уха, пришлось снабдить специальными золотыми «скобками», которые закреплялись в пышной прическе или подвешивались к золотому ободку, накидывавшемуся на ушную раковину.

Серьги-«вишенки» стали для увлекающейся ботаникой государыни самыми любимыми. Не случайно миниатюрист Карл Кроноветтер написал портрет хозяйки Павловского дворца в год ее смерти, не забыв запечатлеть искусной кистью важные для императрицы Марии Феодоровны аксессуары парадного костюма: ни коротких рукавчиков платья для официальных приемов, ни горностаевой мантии, ни сверкающей в сложной прическе бриллиантовой короны, ни золотой с эмалью цепи со свисающим с нее алмазным крестом высшего ордена Российской империи Св. Андрея Первозванного, ни красной ленты высшего женского ордена Св. Екатерины с орденским знаком, закрепленным на банте над левым бедром (ведь вдова Павла I – гроссмейстер этого ордена), ни покоящуюся на груди собственноручно вырезанную камею с профилем супруга-благодетеля. Шею государыни огрузили три нитки крупного жемчуга, в ушах же красуются те самые, легко узнаваемые сережки [172].

Императрица Мария Феодоровна отписала восхитительные «вишенки» в казну, но в завещании специально указала, что они туда попадут лишь после кончины супруги Николая I, императрицы Александры Феодоровны, получающей «право пользоваться <���…> моими прекрасными бриллиантовыми сережками» [173]. (См. цвет. илл. 21.)

А в последней трети XIX века даже возник обычай непременно присоединять эти серьги «в форме вишен» к дополнявшему свадебный наряд великих княжон комплекту коронных вещей.

К. Кроноветтер. Императрица Мария Феодоровна. 1828 г. (Бушах видны серьги-«вишенки», на голове – корона этой монархини)

В апреле 1907 года в Царском Селе состоялось торжественное бракосочетание дочери великого князя Павла Александровича, самого младшего брата Александра III. Юная Мария стала супругой герцога Карла-Вильгельма-Людовика Зюдерманландского, второго сына короля Густава V. Новоиспеченная шведская принцесса, одновременно тогда же под венцом провозглашенная русской великой княгиней, позже с юмором вспоминала, как у нее настолько разболелись уши от тяжести серег, что на торжественном вечернем банкете она уже не вытерпела, сняла «вишенки» и, к великому изумлению кузена-императора Николая II, повесила драгоценную казенную собственность на край стоявшего рядом с новобрачной стакана с водой.

Интересно, что бы сказала изнеженная красавица Мария Павловна, если бы ей надели серьги середины «осьмнадцатого» века, принадлежавшие «дщери Петровой». Ведь вес серег с пчелками равен 70,23 грамма, да и сапфировые с фантастическими фонтанами лишь чуточку полегче (69,46 г). Не уступали им в тяжести (71,52 г) серьги лалового гарнитура Екатерины II, исполненные Леопольдом Пфистерером в 1764 году. Зато через несколько лет тот же мастер, вероятно, по желанию августейшей повелительницы, ухитрился почти в два раза более легкими (всего-то 43,51 г) сделать серьги красно-яхонтового убора. Так что серьги-«вишенки» вдовы Павла I, весившие «лишь» 26,48 г, заодно отлично демонстрируют немалый прогресс, произошедший за полвека в деле сбережения нежных дамских ушек. Однако через столетие и эти два десятка граммов казались непосильными томным прелестницам эпохи модерна [174].