Лилия Кузнецова - Петербургские ювелиры XIX века. Дней Александровых прекрасное начало

Особенно его притязания усилились к концу 1809 года, когда война с Австрией успешно закончилась 14 октября мирным договором в Шёнбрунне [221]. И, может быть, за ранние донесения о конкретных планах Наполеона относительно ее младшенькой дочери благодарная императрица-мать Мария Феодоровна пожаловала 18 октября всезнающему графу Николаю Петровичу Румянцеву в знак особой милости «табакерку с камеей Ея Императорского Величества» [222].

15/27 декабря Бонапарт наконец-то развелся со своей первой супругой Жозефиной Богарне. А уже на следующий день маркиз Коленкур, французский посол при петербургском дворе, официально просил у Александра I руки его младшей сестры для Наполеона, обещавшего в обмен усиление русских позиций в Польше. Растерянный самодержец написал 4 (26 н. ст.) января 1810 года любимой умнице-сестре Катиш в Тверь, что поскольку Бонапарт всерьез «положил глаз на Анну», то «мое собственное мнение состоит в том, чтобы не идти навстречу желаниям человека, причинившего нам столько неприятностей и даже вызвавшего ненависть к себе. Это лучше, чем ответить ему согласием с тяжелым сердцем» [223]. Оставалось лишь насколько возможно тянуть с ответом. Прошла неделя, вторая, третья.

Наконец 23 января/4 февраля 1810 года Александр I уведомил Коленкура, что его мать Мария Феодоровна согласна на брак, но из-за молодости невесты свадьбу можно будет провести лишь через два года. Депешу с этим ответом посол в тот же день отправил в Париж. Но пока курьер скакал со срочным донесением, Наполеон уже понял, что получит из Петербурга завуалированный отказ. А тут еще австрийцы, смертельно боявшиеся, что если русская великая княжна Анна станет супругой французского императора, могущество их древнего государства окончательно умалится, «без малейшего колебания, с величайшей и трогательной готовностью» сами предлагали родственный союз. Бонапарт так жаждал скорее жениться на эрцгерцогине Марии-Луизе, что послал в Вену маршала Бертье провести свадьбу по доверенности, согласно брачному договору, фактически списанному с контракта Людовика XVI и тоже австрийской эрцгерцогини Марии-Антуанетты. Мария-Луиза официально стала французской императрицей уже 11 марта, а настоящую свадьбу Наполеон со своей женой отпраздновал в Париже почти через месяц, 2 апреля. Обо всех перипетиях династического брака рода Бонапартов с древним домом Габсбургов регулярно в Петербург докладывала «Анна Ивановна», за что сия «дама» получила 3 000 франков.

Гравюра с работы Боссельмана. Мария-Луиза, императрица Франции

Довольный таким исходом дела самодержец пригласил маркиза Коленкура и дипломатично попросил поздравить Наполеона со сделанным выбором, поскольку не только тот хочет иметь детей, но и «вся Франция этого желает. Решение, им принятое, и есть самое предпочтительное». Тут Александр I не удержался и добавил: «Какое счастье, что возраст моей сестры нас остановил», а «медлительность, на которую вы сетовали тогда, была делом благоразумия» [224]. Тем не менее, чтобы хоть как-то насолить петербургскому Двору, злопамятный французский император отказался ратифицировать полностью подготовленный Николаем Петровичем Румянцевым договор по польским делам.

А 28 апреля 1810 года Александр I изустно указал «заплатить Дювалю по счету 423 рубля из Кабинета, за переделку перстня с портретом Его Величества, всемилостивейшее пожалованного Канцлеру Графу Румянцову». Сам счет ювелира, представленный еще 19 апреля, позволяет понять, почему же столь мала сумма оплаты? Но она складывалась лишь из стоимости двух однокаратных бриллиантов, портретной миниатюры и оценки самой работы. Остальные алмазы – и портретный камень в 4 14/ 32карата, и 14 окружающих его бриллиантов в пол карата, дополненных шестнадцатью крупными розами, – были казенными. А четырьмя месяцами раньше, 21 декабря 1809 года, тот же Франсуа Дюваль переделал подобный бриллиантовый перстень для обер-гофмаршала графа Толстого, окружив портрет российского государя, скорее всего, аналогичным двойным ободком из сверкающих диамантов [225]. Если годом ранее оба царедворца успешно посодействовали великой княжне Екатерине Павловне избавиться от брака с корсиканским безбожником, волею судьбы узурпировавшего французский трон, то теперь они избавили от реальной опасности самую младшую сестру самодержца, а потому и удостоились награждением перстнями с портретом царствующего государя. Выше для придворных было только пожалование табакеркой с ликом монарха. Зато перстень не так громоздок, да и в глаза не так бросается, что для дипломата бывает немаловажным.

Но и «большой» двор нуждался в услугах талантливого ювелира. Аналогичные документы (только визируемые к оплате Александром I) содержали перечни сделанных мастерской Франсуа Дюваля драгоценных украшений, жалуемых императрицей Елизаветой Алексеевной. Некоторые работы исполнялись непосредственно по повелениям царствующего монарха. Именно придворному ювелиру матушки доверил государь Александр Павлович сделать в 1812 году свой портрет для вручения Ивану Васильевичу Гудовичу (1732–1820), дослужившегося ревностными верностью и преданностью до чина фельдмаршала, дабы отметить заслуги уходящего в отставку военачальника, отдавшего служению Отечеству более полувека [226].

Талантливый военачальник храбро сражался под Хотином, при Ларге и Кагуле, командовал Кубанским корпусом. С семитысячным отрядом в 1791 году он штурмом овладел турецкой крепостью Анапой, упорно обороняемой пятнадцатитысячным гарнизоном, а чуть позже завоевал для Российской империи Тарковское шамхальство и Дербентское ханство. Испытал Иван Васильевич и милости Павла I, даровавшего ему титул графа за верность присяге Петру III в дни екатерининского дворцового переворота, и страшные годы царевой опалы. При Александре I Гудович – главнокомандующий войсками в Грузии и Дагестане, и, если бы не потеря глаза и навалившиеся хвори, маститый старец еще, конечно же, сражался на благо Отчизны, однако с 1809 года ему довелось служить на гражданском поприще, ибо российский самодержец доверил ему почетный пост главнокомандующего в Москве.

В Белокаменной бодрый восьмидесятилетний старец показал себя врагом всяких новомодных вольностей. Иван Васильевич был настолько предан своему августейшему благодетелю, что до мелочей старался выполнять указы императора, даже если казались, на первый взгляд, абсурдными. Как известно, Александр I был близорук, однако принципиально не носил очков и не терпел их на носах приближенных, считая сие неприличной вольностью. Еще при его августейших предшественниках на троне считалось наглостью смотреть младшим по возрасту или чину на старших через очки, а разглядывание чужого лица в упор вообще воспринималось дерзким жестом. В крайнем случае можно было изящно поднести ненадолго к глазам более аристократический лорнет, чтобы рассмотреть внимательнее какую-нибудь миниатюрную вещицу, но при дворе пользоваться очками император запретил. Не случайно Лев Толстой заставил не «светского» Пьера Безухова, только что вернувшегося из-за границы, сделать бестактность, появившись в очках на приеме в чинном салоне Анны Павловны Шерер, доверенной фрейлины вдовствующей императрицы.