Жанна Долгополова - Чтобы мир знал и помнил. Сборник статей и рецензий

Не следовал гетевской модели и младший современник Карамзина – А. С. Пушкин. Задумав роман о годах ученичества молодого человека незнатного семейства, он обратился к опыту англичанина Э. Д. Бульвера-Литтона. Последний, как считают в Англии, «усвоил формулу Bildungsroman -a, представленную Гете, и модифицировал ее по крайней мере в шести своих романах». Взяв за образец роман Бульвера-Литтона «Пелэм, или приключения джентльмена» (1832), Пушкин начал в 1835 году работу над романом «Русский Пелам». Елена Краснощекова, пользуясь текстом романа Бульвера-Литтона, двумя сохранившимися главами пушкинского романа о «русском Пеламе», черновыми планами и набросками писателя, известными, как «Роман в письмах» и «Роман на Кавказских водах», памятными записями и завершенной «Капитанской дочкой», «реконструирует» текст так и несостоявшегося произведения.

Лев Толстой, вспоминая начало работы над «Детством» (1852), писал, что находился тогда под влиянием двух романов – «Сентиментального путешествия» англичанина Стерна и «Библиотеки моего дяди» (1832–1838) швейцарца Р. Тепфера. Многие исследователи творчества Толстого и Тепфера отмечают близость вкусов, нравственных убеждений и одинаковую нелицеприятную искренность этих двух столь разномасштабных писателей, а Б. М. Эйхенбаум добавлял к этому, что у второстепенного писателя Тепфера чище и определеннее выступают приемы, направления, привлекавшие Толстого. Елена Краснощекова, сопоставляя тексты «Библиотеки…» и «Детства», показывает, как и какие приемы романа воспитания Толстой освоил, благодаря «Библиотеке моего дяди».

Далек, казалось бы, от классического Bildungsroman -a (немецкой модели романа воспитания) и Достоевский. В его романах, как известно, образы детей и подростков часто перекликаются с образами их сверстников у Диккенса. Англичане считают Диккенса мастером поздней английской модели романа воспитания. Значит ли это, что и Достоевский следовал этой модели? Елена Краснощекова не дает на этот вопрос прямого ответа. Тем не менее Нелли из романа «Униженные и оскорбленные» (1861), многим исследователям напоминающая только диккенсовскую Нэлл из «Лавки древностей», находится в самом тесном (биографическом и текстуальном) родстве и с Миньоной Гете из романа «Годы учения Вильгельма Мейстера». Сравнивая тексты двух писателей, автор монографии обращает внимание на сходства, «совпадения», заимствования и прямой пересказ гетевского текста в романе Достоевского.

Немецкую линию Bildungsroman -а прививал на русскую почву И. А. Гончаров, все романы которого, как показывает Елена Краснощекова, связаны между собой вариантами ведущей жанровой традиции школы «Вильгельма Мейстера» (а также критическим и абстрактным реализмом эпохи Просвещения). Она прочитывает «Обыкновенную историю» (1847), первый роман писателя, так, как читают «Годы учения Вильгельма Мейстера» Гете многие современные исследователи. Это «ряд метаморфоз, в котором каждая последующая не корректирует предшествующую, но постоянная их смена демонстрирует иронию жизни, ставящей под сомнение саму конценцию становления как рационально объяснимого процесса». В своем втором романе «Обломов» (1859) Гончаров – считает Елена Краснощекова – разработал характерную для Bildungsroman -а тему противоборства двух сил – инерции и движения в развитии главного персонажа, а заодно вступил в диалог с педагогическими воззрениями Руссо. «Если, – замечает автор монографии – трактат “Эмиль, или о воспитании” написан о том, как следует воспитывать ребенка, чтобы он вырастал, сохраняя в себе дары Творца, то Гончаров показывает, как при неправильном воспитании ребенок лишается этих даров». «Лелеемый, как экзотический цветок в теплице, и так же, как последний под стеклом, он рос медленно и вяло. Ищущие проявления силы… никли, увядая», – говорит Гончаров о детстве Обломова, и эти слова прямо вводят основной мотив романа – погасание-потухание героя на пороге совершеннолетия. С другой стороны, в образе Андрея Штольца Гончаров пытался представить процесс воспитания «русского Эмиля» в условиях далеко не таких, как у Руссо. В основе суровой методики его отца-воспитателя лежала подготовка сына к будущим жизненным испытаниям, и выросший Штольц – осуществленный замысел отца: «кость да мускул».

В обоих романах Елена Краснощекова выделяет общий мотив, названный ею «воспитание женщины в школе мужа», который она считает уникальным открытием Гончарова. В «Обыкновенной истории» – это школа Адуева-старшего, который сделал из полной желаний двадцатилетней девушки навсегда покорную жену, «отвыкшую от своей воли и не нуждающуюся в свободе». В «Обломове» это две школы. Одна, подробно выписанная, создана Андреем Штольцом, который «как мыслитель и как художник ткал разумное существование Ольги,…и она росла все выше, выше, так что ему долго, почти всю жизнь, предстояла еще немалая задача поддерживать на одной высоте свое достоинство мужчины в глазах самолюбивой и гордой Ольги,…чтоб не помрачилась эта хрустальная жизнь,…если б хоть немного поколебалась ее вера в него». Но в этом романе есть еще и своего рода школа Обломова, в которой Агафья Матвеевна Пшеницына «перешла под сладостное иго его обаяния («глядит на всех и все так смело и свободно, говорит мягко, с добротой») и в которой «навсегда осмыслилась ее жизнь,…теперь она знала, зачем жила…».

Автор монографии высказывает предположение, что Толстой, восхищавшийся «Обыкновенной историей», соотнес сюжет своего романа «Семейное счастье» (1959) не столько с главной линией гончаровского романа (становление личности в «школе жизни»), сколько с маргинальной – семейная жизнь в качестве камерной вариации такой школы. В трактовке Толстого муж не позволяет себе диктовать жене собственную волю, даже когда она проходит рискованные уроки жизни, и плоды такой школы сказываются в реальном достижении семейного счастья.

Глава о русском романе воспитания школы классического немецкого Bildungsroman -а самая большая – в сто семьдесят восемь страниц, но у читателя все равно остается сожаление, что Елена Краснощекова выбрала только двух писателей, что обошла вниманием Герцена, чья автобиографическая исповедь «Былое и думы» (1854) (особенно ее первые пять частей) воспринималась как текст о путях становления личности и идеи не только современниками писателя, но и их потомками в XX веке. Остается у читателя сожаление и от того, что в монографии нет заключительной главы и что автор, похоже, перепоручил ему, читателю, самому все обобщить и подвести итоги.

Первому открывать дверь в незнаемое – всегда непросто, но приятно: первооткрыватель! А вместе с тем и тревожно: что скажут идущие следом? Но похоже, что этого-то Елена Краснощекова совсем не опасается: была бы тропа намечена, а на русской почве наверняка хватит места исследователям многим и разным.