Николай Шпанов - Заговорщики (Книга 1, Преступление)

- Мы хотим вам верить, мистер президент, как, вероятно, верили солдаты Гранту, что дерутся за свою свободу и свободу братьев негров, за дело демократии и прогресса. Но...

- Зачем он дает говорить этому нахалу? - возмущенным шопотом спросил Макарчер. - "Мы хотим вам верить"! Если хозяин не одернет его, я сам...

- Сидите смирно, Дуглас! - спокойно отрезал Гопкинс. - Хозяин знает, что делает.

Оратор на платформе продолжал:

- ...но нам хочется знать, почему дети этих героев и мы, дети их детей, не имеем теперь ни демократии, ни хоть какого-нибудь прогресса в нашей жизни?

- Разве мы не имеем всего, что гарантировала нам конституция? - спросил Рузвельт.

- О ком вы говорите, мистер президент, - о вас или о нас?

- Разве не все мы, сыны своей страны, равны перед конституцией и богом? - спросил Рузвельт.

Теперь голос оратора, отвечавшего ему, прозвучал почти нескрываемой насмешкой:

- Нам хотелось бы, мистер президент, рассудить свои дела без участия бога.

- Вы атеист?

Последовал твердый ответ:

- Да, сэр.

- Думаете ли вы, что это хорошо?

- Да, сэр.

- И не боитесь, что когда-нибудь раскаетесь в своем неверии?

- Нет, сэр.

- Быть может... на смертном одре?

- Нет, сэр.

- Уж не солдат ли вы... судя по ответам? - весело спросил Рузвельт с очевидным намерением переменить тему.

- Солдат, сэр.

- Быть может, даже ветеран войны в Европе?

- Даже двух войн в Европе, сэр, - весело, в тон президенту ответил его собеседник.

- Была только одна мировая война.

- Ее назвали мировой потому, что в ней участвовало несколько государств Европы и Америки?

- Разумеется.

- Так не является ли мировой войной и та война, что идет сейчас в Испании при участии людей со всех концов мира?..

Макарчер негромко свистнул:

- Так вот он из каких!

Между тем Рузвельт недовольно сказал:

- Соединенные Штаты в этой войне не участвуют.

- Когда я воевал в Испании, мне казалось другое.

- Вот как?.. А в чем же вы видели участие Штатов?

- В американском пособничестве Франко.

- Я вас не понимаю, друг мой! - драматически воскликнул Рузвельт.

- А между тем это так просто, мистер президент. Разве не правительство США наложило эмбарго на вывоз оружия в республиканскую Испанию?

- Было бы несправедливо давать оружие республиканцам и не давать националистам.

- Какой же Франко националист? Он просто изменник и мятежник, сэр.

- Готов с вами согласиться, - мягко сказал Рузвельт, - и от души сожалею, что вы потерпели неудачу в борьбе против него.

- Дрались-то мы не так уж плохо, да очень трудно было драться голыми руками против пулеметов и пушек. Кстати говоря: против американских пулеметов и пушек... Мы там не раз спрашивали себя: "Как же это так? На вывоз оружия в Испанию на пожен запрет, а американские пулеметы - вот они, стреляют по нашей добровольческой бригаде Линкольна". Спасибо товарищам, которые были в курсе дела. Они объяснили: на вывоз оружия в Германию и Италию эмбарго не наложено. А оттуда прямая дорога к Франко.

Толпа, повидимому, стояла недвижима и молчалива - был слышен малейший шорох на платформе. Потом раздался негромкий голос Рузвельта:

- Это новость для меня, то, что вы говорите... Очень сожалею, что я не знал об этом раньше... Но нет сомнения: бог покарает тех, кто использовал наше доверие и обманным образом снабжал Франко оружием. Да, я верю: их преступление будет наказано господом, - с пафосом произнес Рузвельт.

- Откровенно говоря, мы не очень в этом уверены.

Хорошо тренированный голос Рузвельта задрожал, как у трагика на сцене:

- Вы не вериге в высшую справедливость?

- У бедных людей нет времени на слишком частое общение с небом, сэр.

- А разве есть что-либо более важное и отрадное в жизни, чем обращение к богу?.. Мне странно и... страшно это слышать от американца.

В голосе президента прозвучал такой укор, что толпа реагировала одобрительным рокотом, особенно с той стороны, где теснились женщины.

Макарчер с иронической улыбкой посмотрел на Гопкинса, но тот, казалось, проявлял очень мало интереса к происходившему. Макарчеру даже показалось, что Гопкинс дремлет. Во всяком случае, веки его были опущены и руки в сонной неподвижности лежали скрещенными на мешке со льдом. Макарчера рассердило это равнодушие. Чтобы нарушить покой Гопкинса, он спросил:

- Как это вам удалось: наложив эмбарго на вывоз оружия к республиканцам, не запретить давать его противной стороне?

Гопкинс поднял веки и несколько мгновений непонимающе смотрел на генерала. Тому пришлось повторить вопрос.

- Мы здесь совершенно ни при чем, - нехотя ответил Гопкинс.

- Тем не менее это факт: наше оружие и боеприпасы поступают к Франко.

- Видите ли, друг мой, - все с прежней неохотой проговорил Гопкинс, коммунисты действительно поставили этот вопрос. Они даже пытались поднять публичный скандал, требовали наложения эмбарго на вывоз оружия в Германию и Италию на том основании, что эти страны держат свои войска на Пиренейском полуострове. Но хозяин спросил тогда Хэлла: есть ли основания считать Германию и Италию находящимися в состоянии войны с Испанией? Хэлл запросил Риббентропа и Чиано: полагают ли они, что их страны находятся в войне с Испанской республикой? Те ответили отрицательно. Хэлл и решил, что наложение запрета на немецкие и итальянские заказы было бы преждевременным. А кому немцы перепродавали наше оружие - какое нам до этого дело?..

- Верное решение, - безапелляционно заявил Макарчер и снова сосредоточил внимание на том, что происходило на платформе.

Тон оппонента Рузвельта повышался с каждым новым словом:

- ...Мы имеем право знать, почему нам так трудно зарабатывать свой кусок хлеба? Почему миллионы наших братьев, белых и черных, на фермах и в городах, слоняются в тщетных поисках работы?

- А разве Новый курс не сократил числа безработных почти вдвое? возразил Рузвельт. - Разве доход рабочего класса Соединенных Штатов не увеличился по крайней мере на семьдесят миллионов долларов в день? Это не пустяки, мой друг.

Рузвельт произнес это так мягко, почти ласково, что сочувствие толпы, как думал Макарчер, должно было вот-вот склониться на сторону президента, но тут его оппонент воскликнул:

- Семьдесят миллионов, говорите вы? Хорошая цифра, мистер президент! Если не считать того, что ценности, производимые людьми, которым бросили семьдесят миллионов, стоят по крайней мере семьсот. А в чьи карманы идут остальные шестьсот тридцать миллионов?

- Полагаю, мой друг, - мягко возразил Рузвельт, - что присутствующих больше интересует вопрос о продуктах сельского хозяйства, чем заработок городских рабочих.

- Хорошо, мистер президент, - произнес оратор. - Поговорим о сельском хозяйстве. Почему эти фермеры получают за свой хлеб ровно десятую долю того, что он стоит на рынке? Почему девять десятых идут в карманы хлебных монополий? Почему за счет хлеба, которого нехватает детям фермеров, господа с хлебной биржи делают себе золотые ванны, вставляют бриллианты в каблуки своих дам? Почему при малейшей попытке самих фермеров организоваться, чтобы продать взращенный их руками хлеб по мало-мальски сносной цене, земельные компании тотчас лишают их земли, скупщики сбивают цены и хлеб сжигают в топках паровозов? Говорят, что Штатами правят шестьдесят богатейших семейств Америки. Правда ли это, сэр?