Александр Андреев - Террористы

Первых народовольцев уже нельзя было назвать нигилистами. Тридцать шесть дворян, разночинцев, мещан, крестьян, военных, духовных захотели изменить вместе со своей жизнью и жизнь миллионов человек. Они пошли к своей цели, используя все возможные, а потом и невозможные пути. Пятерых из них казнили, двенадцать замучили, одна сошла с ума, и все вместе они получили пятьсот лет ужасающей каторги. Через сто лет на другом континенте молодой аргентинский революционер внимательно изучал наследие «Народной воли». Отчаянный Эрнесто Че Гевара подвел для себя итог долгих раздумий: «Народ сознавал необходимость перемен, но ему не хватало веры в возможность их осуществления. Задача заключалась в том, чтобы убедить его, что это возможно». Осенью 1879 года империя накатывалась на железную когорту Исполнительного Комитета. Давай, империя, жми и дави своих подданных и никогда не обагряй своих рук работой. Только сначала пройди через нас и сквозь нас и прямо через нас. Аве, Народная Воля! Идущие на смерть приветствуют тебя!

Поставившая кровавую точку в безнадежной дуэли народовольцев с Александром II Софья Перовская писала в 1872 году: «Как взглянешь вокруг себя, так пахнет повсюду мертвым сном. Ни к городах, ни в деревнях, нигде нет мысли и жизни. Крестьяне ни о чем не думают, точно мертвые машины, которые завели раз и навсегда. Хочется расшевелить эту мертвечину, а приходится только смотреть на нее. Одних книг мне не хватает. Иной раз так хочется что-то делать, что бегаешь из угла в угол и рыскаешь по лесу, но после этого впадаешь в сильнейшую апатию».

После похода трех тысяч молодых в деревню монархия уже не могла при них и шести тысячах народных сторонников и при всем честном обществе называть периодический голод «недородом хлебов», а голодающих крестьян «не вполне сытыми земледельцами». Самодержавие никак не хотело поделиться с составителями его бюджета землей и волей и жестоко расправилось с народниками, не обращая внимание на недостаток улик. Александру II ежедневно приносили для чтения перлюстрированные частные письма, которых в империи ежегодно вскрывалось до сорока тысяч. В письмах из деревни начали меняться крестьянские поговорки: «До бога высоко, до царя далеко», «Лбом стены не прошибешь», «Не нами началось, не нами кончится», «Против рожна не попрешь», «Капля камень точит», «Не так страшен черт, как его малюют». Царь читал чужие письма и некоторые сжигал в камине, а его и уже не его общество в сотнях копий читало письмо матери одного из подследственных Дома предварительного заключения, все шесть этажей которого были забиты людьми до отказа: «»Больного и оглохшего сына в одиночке били по голове, по лицу, били городовые в присутствии полицейского офицера так, как только может бить здоровый, но бессмысленный, дикий человек в угоду и по приказу своего начальника человека, отданного их произволу, беззащитного узника. Научите меня, куда и к кому мне прибегнуть, у кого искать защиты от такого страшного насилия, совершенного высокими людьми. Прежде мы все надеялись, что наши дети окружены людьми, что начальство – люди развитые и образованные. Но вот те, которые поставлены выше других, выше многих, не постыдились поднять руку на безоружных, связанных по рукам и ногам людей, не задумывались втоптать в грязь человеческое достоинство. Нам говорят, что осужденный не человек, он ничто. Но мне кажется, что для человека и осужденный все же остается человеком, хотя он и лишен гражданских прав. Наших детей в тюрьмах замучивают пытками, забивают, сажают в мерзлые карцеры без окон, без воздуха и дают глотками воду, да и то изредка».

На многочисленные запросы, составленные так, что на них было нельзя не ответить, надзирающий за арестантскими домами прокурор ответил: «Письмо к нашему величайшему стыду, содержит чистую правду». Листовки доносили до подданных слова казненного ни за что Ипполита Мышкина: «Бунт – единственный орган народной гласности. Нас могут пытать, мучить, а мы даже не можем искать правду. Нас лишают даже возможности довести до сведения общества, что на Руси с политическими преступниками обращаются хуже, чем турки с христианами». Зарезавший шефа жандармов Мезенцева Кравчинский писал в прокламации, что над виновниками свирепостей над революционерами они создали свой суд, справедливый, как те идеи, которые они защищают, и страшный, как правительственные репрессии. Александр Михайлов заявил в листовке, расклеенной по Петербургу: «За российские порядки должен отвечать тот, кто сам не хочет делить с кем-либо ответственность – российский самодержавец. Убийство самодержавца убьет саму идею самодержавия!» Внутри партии «Земля и воля» Георгий Плеханов объявил, что на кончике кинжала парламент не построить, а цареубийство – вставка трех палочек вместо двух при имени Александр. Идеолог терроризма Николай Морозов ответил, что сила не в числе, а в героизме. Группа «Свобода и смерть» не стала тратить жизнь на многолетнее создание массовой революционной организации с обязательным арестом в начале или середине пути. Револьверщики хотели добиться от самодержавия политических и демократических свобод, введения всеобщего избирательного права, с созывом Учредительного собрания, свободы слова, печати, собраний. Револьверщики не считали террор главным своим оружием, а только средством мести за казни своих товарищей. В течение нескольких месяцев все изменилось.

Найти место для проведения съезда «Земли и воли» в империи было непросто. С 1877 года полиция и дворники следили за всеми собраниями людей в кабаках, ресторанах, даже усадьбах и квартирах. Сначала туда, где собирались подданные, приходил полицейский, за ним околоточный пристав, выяснял цель собрания, проверял документы и переписывал всех присутствующих. Однажды во время очередной тотальной облавы на Невском проспекте полицейские в дешевой гостинице задержали семьдесят жителей Петербурга, проводивших время с девицами легкого поведения. Землевольцев среди них не оказалось, а случайных задержанных городовые всю ночь развозили по их семьям, которые удостоверяли личности своих мужей, сыновей, отцов. Резонанс в имперской столице случился большой, и у «Земли и воли» прибавилось сочувствующих.

Съезд землевольцев решили проводить в Тамбове, лежавшем на полдороге между Петербургом, Москвой, Киевом и Одессой.

Для выработки единой программы 16 июля 1879 года в город-курорт Липецк собрались члены группы «Свобода и смерть» и близкие к ним южане-народники: Александр Михайлов, дворянин и бывший студент петербургского Технологического института, замучен в Петропавловской крепости; Александр Баранников, офицер в отставке, замучен в Петропавловской крепости; Николай Морозов, двадцать два года провел в Петропавловской и Шлиссельбургской тюрьмах; Мария Оловенникова-Ошанина, дворянка, умерла в эмиграции; Лев Тихомиров, дворянин, идеолог террора, эмигрант, отрекся, прощен, вернулся в Россию, где умер статским советником в 1922 году; Михаил Фроленко, двадцать два года провел в тюрьмах, умер в 1938 году; Степан Ширяев, взрывник, замучен в Петропавловской крепости; Николай Колодкевич, пять раз отбивался от полиции, замучен в Петропавловской крепости; Андрей Желябов, повешен; Григорий Гольденберг, выдал сто сорок три народовольца, убит или покончил жизнь самоубийством в тюрьме.