Артур Мортон - Английская Утопия

Приведем еще два примера такого презрительного отношения к Кокейну писателей-утопистов XVII века. Первый взят нами из книги «Мир другой и тот же самый», написанной епископом Холлом примерно около 1600 года и напечатанной в 1607 году. Хотя эта книга написана на латинском языке, она пользовалась популярностью и вызвала несколько подражаний. В 1608 году Джон Хили перевел ее на английский язык; я буду при одить выдержки из этого перевода. Названная книга интересна сама по себе тем, что она является первой из негативных, или сатирических, утопий, то есть сочинений, в которых критика общества выливается в форму описания вымышленных стран, где существуют те глупости и пороки, от которых автор хочет излечить человечество. В книге «Мир другой и тот же самый» описывается путешествие к Земле Австралии и открытие там Крапулии, то есть страны излишеств. Эта Крапулия делится на пять провинций: Памфагойю, или страну обжор; Ивронию, или страну пьяниц; Виражинию— страну, управляемую женщинами; Моронию, или страну дураков, — о ней сказано, что она хуже всех возделана и гуще других населена, и, наконец, Лавернию — страну мошенников, чьи обитатели в большинстве живут бесчестным путем за счет соседей — дураков из Моронии. Поблизости расположена «Святая Земля», отмеченная на приложенной карте надписью такого содержания: «Доселе недостаточно известна».

Нет сомнения, что основной целью епископа Холла было осмеяние недостатков своего времени, но наряду с этим в его сочинении прослеживается стремление автора нарисовать картину, противоположную Кокейну, с целью выразить отвращение, испытываемое просвещенным умом самодовольной духовной особы к вульгарным народным заблуждениям. Это видно из глав, посвященных описанию Памфагойи, чьим божеством является Омазий Горгут или Горбелли. Там мы читаем:

«Там есть некоторые твари, выросшие из земли и имеющие вид ягнят; будучи крепко привязанными к кочерыжке, на которой они растут, эти твари все же пожирают всю траву вокруг себя… рыбы там… от природы так прожорливы и жадны, что вы не можете забросить крючок без того, чтобы… у вас на леске не оказались нанизанными целые сотни их; одни висят на крючке, другие на нитке рядом, так им не терпится попасть в горшок; для них составляет величайшее наслаждение, чтобы их с помпой пронесли в столовую с кухонного стола».

Вслед за этим помещен ряд возмутительных описаний поведения народа и состояния, до которого его до вели чрезмерная снисходительность и поблажки. Так, в Айдлберге (то есть Городе Лени), представляющем тот же Люберланд под другим названием:

«У наиболее состоятельных лиц есть слуги: один — чтобы осторожно приподнять хозяину веки, когда он просыпается; другой — чтобы обмахивать его веером за столом; третий — чтобы подкладывать ему куски мяса, когда он разевает рот; четвертый — стягивает и распускает ему пояс по мере того как брюхо раздувается и опадает, так что хозяин только ест, переваривает и опорожняется».

В описании Марципанового города сталкиваемся с подробностями, поистине отвратительными:

«Лишь у очень немногих жителей любых возрастов сохранились зубы; но все, начиная от восемнадцати лет и до гроба, наследуют зловонное дыхание».

«Мир другой и тот же самый» представляет все же сильно написанное и занимательное сочинение. Ему принадлежит выдающееся место в чисто английском жанре сатирической утопии. С другой стороны, «Новая Солима» («Новый Иерусалим») Сэмюэля Готта, пожалуй, является самой скучной и отталкивающей утопией, когда-либо написанной [15] См. главу III, раздел 2. , где, однако, басня о Филомеле невольно останавливает внимание. В ней рассказывается о Дворце наслаждений, куда гости приглашены на пир, длящийся вечно. В разгар пира их неожиданно бросают в сточную трубу:

«Там скопились гниющие остатки пиршеств, изверженное переполненными желудками и другие нечистоты, а также скелеты тех, кто обрел свой конец в результате насильственной смерти или болезни, или тех, кто стали жертвами самых жестоких мук голода и холода. Там стоял ужасный шум от лязга цепей и рева диких зверей, набрасывающихся на свою добычу, а у ног открывалась пропасть, огромная и крутая, внизу же была река, широкая и неодолимая, в которую бросались многие из по павших сюда, предпочитавшие утонуть, чем терпеть длительные мучения уготованной им участи и быть растерзанными дикими зверями».

Таким представлял себе рядовой мелкобуржуазный пуританин того времени неизбежный конец земного рая: омерзительный кошмар, невыразимые страдания и гибель. Подобное осуждение с точки зрения морали встречается в сочинениях значительно более поздней эпохи, например в «Водяных малютках» Чарльза Кингсли (1863). Он рассказывает о печальной судьбе «дуазъюлайков», то есть «делайчтохочешьников», жителей страны Всего Готового, расположенной у подножия Беспечных гор:

«Они сидели под даровщинными деревьями, так что даровщина сама падала им в рот, или под лозами и выжимали виноградный сок прямо себе в глотку; а если кругом начинали бегать жареные поросята визжа: «Возьми, съешь меня!», — как было в обычае той страны, то они ждали, пока эти поросята пробегут мимо рта, и тогда они откусывали себе кусок и радовались точно так, как радовались бы устрицы».

Из-за своего пренебрежения к викторианскому трудовому евангелию, они подвергаются разным напастям и катастрофам, приводящим их к гибели.

Сам народ никогда не разделял таких взглядов. Что бы ни говорили те, кто стоял над ними, народ продолжал лелеять мечту о Кокейне. Предание о ней продолжало бытовать в песнях, сказках, играх, лишь изредка просачиваясь в печать, и то лишь в лубочные и дешевые издания, распространявшиеся среди малограмотного населения. Мы уже указывали на часто встречающиеся в народных увеселительных представлениях упоминания о такой стране. В книге о «Песнях бардов реки Тайн», опубликованной в 1849 году, встречается такое возрождение предания о Кокейне. «Песни бардов реки Тайн» содержат поэмы, написанные значительно раньше появления этого сборника, а иногда на темы, имеющие явно традиционный характер [16] Я глубоко признателен Джеку Линдсею, обратившему мое внимание на этот факт. . В одной поэме мы находим такой отрывок:

Попал ли Уисли в Кокейн в награду за свои хорошие проповеди или несмотря на то, что он их читал, остается для читателя неясным. В другой поэме из того же сборника говорится: