Марлис Штайнер - Гитлер

Тут дело идет о принципиальной правильности самой идеи, а не о больших или меньших трудностях ее проведения в жизнь. Если творец программы заменит искания абсолютной истины поисками так называемой целесообразности и соображениями “выполнимости”, его деятельность сразу перестанет быть путеводной звездой для ищущего новых путей человечества. Работа его станет тогда серенькой и повседневной».

Гитлер также пишет о том, что в одном человеке редко сочетаются качества создателя программы и ее исполнителя. Себя он считал как раз таким человеком, но не желал распылять свои силы на рутину повседневного руководства. От своих соратников он требовал одного – предоставить ему средства, финансовые или экономические, для претворения в жизнь составленной им программы. Государство, основанное в 1933 году, должно было приобрести свои определяющие черты в тот день, когда великий рейх, подобно США, стал бы державой, занимающей целый континент.

Поэтому вопрос о методах управления, используемых Гитлером, не сводится к ответу на вопрос, каким диктатором он был – сильным или слабым. Он неизмеримо сложнее.

При любой смене режима в любой стране встает вопрос о преемственности или разрыве преемственности в ее отношениях с зарубежными странами. Особенную остроту этот вопрос приобретает в условиях, когда новое правительство появляется в результате революции или, как это было в Германии, в обстоятельствах, считавшихся «революционными». История учит, что помимо разрыва с традицией во внешней политике существуют объективные неизменные факторы: географическое положение, занимаемая территория, демографические данные, экономические ресурсы, историческая память народа и т. д.

Наряду с «объективными» факторами и грузом прошлого, существует и такая вещь, как стиль. На протяжении веков сложились обычаи, определяющие поведение представителей разных стран по отношению друг к другу; можно даже сказать, что возник своего рода дипломатический «интернационал», участники которого научились понимать друг друга, что облегчило контакты между ними. Однако реформирование министерств иностранных дел, появление новых средств коммуникации, социальные изменения внутри дипломатического корпуса и все более активное вмешательство глав государств или руководителей правительств во внешнюю политику значительно ослабили позиции традиционной дипломатии. Особенно это стало заметно после 1920—1930-х годов, когда на поведение государства на международной арене все большее влияние стали оказывать государственные руководители.

Следует также иметь в виду, что определенную роль играло планирование или его отсутствие. Многие исследователи отмечали прагматический характер британской внешней политики, как и сложные расчеты Бисмарка, направленные на построение системы альянсов. В этой связи можно вспомнить дискуссию между представителями политической и дипломатической истории и «социоструктурной» истории: какая политика, внутренняя или внешняя, имеет первостепенное значение? Вернее сказать, имеется ли между той и другой диалектическое единство и борьба? Наконец, в качестве последнего элемента добавим концепцию войны как продолжение политики другими средствами (знаменитая формула Клаузевица).

Мы привели эти соображения, чтобы привлечь внимание читателя к основополагающим проблемам, затрагиваемым анализом гитлеровской дипломатии: преемственность или разрыв; традиционный или революционный стиль, планирование или импровизация? Строгое следование программе или гибкость, допускающая другие решения? И какова была связь между внутренней и внешней политикой?

Поскольку взгляды фюрера мы уже изложили выше, теперь перейдем к рассмотрению этапов внешней политики Третьего рейха. Как и в случае с экономикой и военным строительством, здесь будут наблюдаться резкие повороты и отличающиеся одна от другой фазы.

Сохранение определенной преемственности в дипломатии первого нацистского государства объясняется влиянием прежних элит и желанием выглядеть как внутри страны, так и за ее пределами «достойным партнером»; подобное «хорошее поведение» должно было служить ширмой, скрывающей ускоренную милитаризацию страны.

Влияние прежней элиты оставалось на достаточно высоком уровне в первую очередь в силу присутствия их представителей в руководстве учреждениями и организациями (министерстве иностранных дел, армейском командовании, на крупных предприятиях), а также на менее ответственных должностях, поскольку именно исполнители занимались разработкой конкретных проектов. Бывшая элита в не меньшей, чем нацисты, степени мечтала о том, чтобы вернуть Германии ее статус великой державы, освободиться от ограничений, наложенных Версальским договором, и больше никогда не терпеть лишений, подобных перенесенным в годы мировой войны, когда английский флот держал страну в блокаде. Этот «ревизионизм», заключавший в себе зерно экспансионистской политики, скрепил согласие между традиционными элитами и Гитлером. Несмотря на то что последний писал в «Майн Кампф» о том, что его не интересует восстановление границ до состояния накануне 1914 года, поскольку его планы носят гораздо более грандиозный характер, мало кто воспринимал подобные заявления всерьез. Вопреки утверждению посла Франции Робера Кулондра (жившего в Берлине в 1938–1939 годах и оставившего книгу воспоминаний), сочинение Гитлера отнюдь не было «Кораном» немцев. Пусть оно и продавалось сотнями тысяч экземпляров – его почти никто не читал, а те, кто читал, не придавали ему значения. Общее мнение склонялось к тому, что, придя к власти, этот «трибун» будет вынужден считаться с действительностью; как писала газета «Тан» 31 января 1933 года, «канцлер будет большим реалистом, чем партийный лидер; ему придется приспосабливаться к требованиям времени».

Первые же дипломатические шаги, предпринятые рейхом, одновременно и подтвердили эти предположения, и вызвали беспокойство: помимо традиционных дипломатических каналов Гитлер начал использовать и своих личных эмиссаров.

Вице-канцлер фон Папен – представитель консерваторов и убежденный католик – вступил в переговоры с Ватиканом и добился нового конкордата. Как мы уже показали, этому в немалой мере способствовала поддержка многих немецких епископов, но также и государственного секретаря монсеньора Пачелли, занимавшего пост папского нунция в Мюнхене и Берлине с 1917 до 1930 года. Пачелли с глубокой симпатией относился к Германии и был ярым антикоммунистом. Для Гитлера этот конкордат имел огромное значение. Внутри страны он обеспечил ему поддержку католических кругов, до последнего времени весьма враждебно относившихся к национал-социализму; на мировой арене он позволил несколько успокоить таких ближайших соседей рейха, как Франция, Италия и Польша – стран откровенно католической ориентации. Немаловажную роль сыграл и тот факт, что в 1929 году Муссолини подписал с Ватиканом так называемые Латранские соглашения. Канцлер, выступая перед советом министров, не скрывал удовлетворения: наконец-то, говорил он, «мы получили поддержку в борьбе против мирового еврейства». Это заявление позволяет по-новому взглянуть на корни его антисемитизма.