Всеволод Иванов - Александр Пушкин и его время

Какую же позицию заняло правительство к «Литературной газете»? Поддержало ли оно Пушкина в его патриотических и культурных планах и замыслах?

Нет, не поддержало. Булгарин выступил определенно против Пушкина как заинтересованный редактор-издатель собственной газеты «Северная пчела», как творец политической погоды, поддержанный Третьим отделением канцелярии его величества, и, наконец, как первый авторитет на газетном фронте. И нужно здесь коснуться биографии Булгарина, чтобы показать, кого выдвигало и кому поручало петербургское правительство тех дней говорить в его поддержку якобы от имени русских граждан, с кем довелось бороться Пушкину.

Булгарин — поляк по происхождению, авантюрист по духу, получил воспитание в Петербургском кадетском корпусе, выпущен был в уланы, участвовал в походах русской армии 1806–1807 годов, ранен был при Фридланде. Через три-четыре года он оказался в Ревеле, пьянствующий, опустившийся, побирающийся… Через два года Булгарина мы видим во французской армии, он сражается в Испании. С бегущей армией Наполеона Булгарин добежал до Франции и в 1814 году был взят в плен немецкими партизанами в Пруссии. После войны Булгарин снова в России, работает в журналистике.

Перо Булгарина было бойким, хлестким, он сотрудничал у Рылеева в «Полярной звезде», у Дельвига в «Северных цветах», дружил с будущими декабристами — с тем же Рылеевым, братьями Бестужевыми, братьями Тургеневыми, Кюхельбекером. Одновременно добрые отношения у Булгарина были и с реакционерами — с Руничем, Магницким, а также с приближенными Аракчеева. Собственная газета Булгарина «Северная пчела» выпустила свой первый номер первого января 1825 года и держалась сперва среднего, умеренного тона, пропагандируя обычно патриотические мысли, охранительную мораль как противодействие передовым идеям того времени.

Обострившаяся ситуация во внутренней политике, возникшая в Петербурге в связи с выступлением 14 декабря, была очень ловко использована этим частником — родоначальником желтой прессы в свою пользу. Вскоре после 14 декабря к Булгарину явился сотрудничавший у него журналист Орест Сомов и взволнованно поведал хозяину, что он был арестован по декабрьскому делу, но бежал из Петропавловской крепости. Сомов просил Булгарина спрятать его у себя.

Булгарин предоставил Сомову убежище в своем кабинете, запер его там на ключ и немедленно вызвал полицию. Сомов теперь уж по-настоящему попал в крепость, но был оттуда выпущен уже 6 января 1826 года: Сомов заявил, что он так «пошутил» — и в то именно время, когда всем в Питере было не до шуток, когда не остыли еще пушки, бившие по Сенату.

Однако решительностью, с которой Булгарин задержал Сомова, он явно выделился перед начальством. Положение Булгарина и его связи с Третьим отделением укрепились. Коммерческие дела тоже пошли блестяще, и Булгарину оставалось только громить своих конкурентов, охраняя свою казенную монополию. Генерал Бенкендорф вовсю использовал бойкое перо Булгарина, тот писал все, что прикажет начальство по моменту. В своем усердии Булгарин делал все, чтобы русское печатное слово теряло уважение общества. С заменой министра народного просвещения немецкого светлейшего князя Карла Ливена С. С. Уваровым Булгарин подхватил уваровский лозунг «самодержавие, православие, народность».

Что же сталось с О. Сомовым, сыгравшим такую подозрительно-злую, казалось бы, «шутку» со своим преуспевающим хозяином? Да ничего — он продолжал работать в «Северной пчеле», пока его не уволил Булгарин — и как раз в то время, когда в1829 году подготавливался выход «Литературной газеты» Пушкина.

И О. Сомов, так помогший Булгарину выдвинуться, переходит к Пушкину в «Литературную газету». Не исключено, что за этим переходом скрывались весьма тонкие расчеты Булгарина и его хозяев.

Это вполне выяснилось позднее, при катастрофе пушкинского издания, стоившей жизни официальному редактору барону Дельвигу.

«Литературная газета» дала, кроме всего прочего, повод для возникновения «объединенного фронта» между «демократом» Полевым и политическим коммерсантом Булгариным.

Булгарин напал на Пушкина совершенно бессовестно, изобразив его в «Северной пчеле» под видом писателя, который «в своих сочинениях не обнаружил ни одной мысли, ни одного возвышенного чувства, ни одной полезной истины; у которого сердце холодное и немое существо, как устрица, а голова род побрякушки, набитой гремучими рифмами, где не зародилась ни одна идея, который, подобно исступленным в басне Пильпая, бросающим камнями во все священное, чванится пред чернью вольнодумством, а тишком ползает у ног сильных, чтоб позволили ему нарядиться в шитый кафтан; который марает белые листы на продажу, чтобы спустить деньги на крапленых листах…». И так далее.

Пушкин ответил на этот пасквиль в отделе «Смеси» в № 20 «Литературной газеты» заметкой о знаменитом французском сыщике Видоке, а позже — громовым стихотворением «Моя родословная», в котором досталось и Булгарину, а его сиятельным хозяевам больше всего. «Мою родословную» даже печатать было нельзя, и она пошла по стране в рукописи.

Третье отделение выжидательно и одобрительно смотрело на эту борьбу и требовало объяснений только у Пушкина, когда его стрелы летели чересчур далеко — в огород правительства.

Конец 1829 года. Пушкин занят работой над восьмой главой «Евгения Онегина». По выходе «Литературной газеты» полтора первых месяца — январь — февраль 1830 года — Пушкин редактирует ее с помощью О. Сомова. Дельвиг выехал в Москву по редакционным делам…

Bpeмя было трудное, положение Пушкина с женитьбой оставалось еще неясным. Появление поэта в Скарятинском переулке по приезде с Кавказа было встречено холодно, что и заставило его ехать в Петербург. Работа по газете несколько отвлекла Пушкина от тяжелых дум и сомнений, но не настолько, чтобы он забыл о них, И снова Пушкин, при всей занятости, среди творчества думает о постоянном своем средстве против угнетенности духа — о путешествии. Но куда?

Литературная и политическая заинтересованность звала его на Запад, во Францию, в Италию. Крепнущие исторические интересы влекли на Восток — посмотреть необъятную Сибирь — основу могучего будущего России. К тому же Пушкин в Петербурге познакомился и очень сошелся в ту пору с архимандритом Иакинфом (Н. Я. Бичуриным) — величайшим русским китаистом. Бичурин был умным, увлекательным, много видавшим сосебедником, рассказывал о Китае, Монголии, Джунгарии. Он поддерживал связи с передовыми людьми Петербурга, собирался ехать в Москву, чтобы встретиться с Погодиным. Пушкину он подарил свой труд — перевод начальной книги китайского обучения «Сань Цзы-цзин» («Троесловие») — блестящий образец китайской тысячелетней культуры. В нем всего сотня сентенций — каждая из них уложена в три иероглифа-слова, и таким образом донельзя сжата в 300 иероглифов, заключена лапидарно целая детская энциклопедия, изъясняющая китайские космогонию, мораль, начала истории по династиям, основы воспитания молодежи и знаменитые примеры поведения. Эта книга затверживалась раньше каждым китайцем в самом нежном возрасте и оставалась прочно в памяти на всю жизнь.