Лев Полушкин - Орлы императрицы

В 1-м часу ночи петергофская флотилия приблизилась вплотную к крепости, но вход в нее оказался закрытым. Петр, все еще считая, что исполняется его приказ никого в крепость не пускать, кричит, что это он, император Петр, но получает дерзкий совет караульного отчаливать, пока не заговорили пушки.

С Петром случается нечто вроде обморока: сопровождаемый рыданиями придворных дам, он молча спустился в каюту, улегся на скамью и впал в забытье.

Наутро Петр начал отсылать из Ораниенбаума Екатерине письма, сначала угрожающие, потом просящие и унизительные, и, наконец, сообщил, что отрекается от престола. Ораниенбаум находится в 9 верстах от Петергофа, поэтому вскоре после прибытия туда Екатерины явился со склоненной головою и Петр Федорович. Это произошло около полудня 29 июня. Здесь Петр отобедал скрытно от посторонних глаз и отправился под крепким караулом «в уединенное, но очень приятное место, называемое Рошпей».

Таким образом, государственный переворот завершился без крови.

Поразительно одинаковая оценка скоротечного переворота 1762 г. двумя Екатеринами — императрицей и Дашковой — ассоциируется с личностью графа Сен-Жермена. Женщины вообще более чутки к проявлениям разного рода случайностей, на них в первую очередь и обратили свое внимание участницы заговора. Е. Дашкова рассказывала Дидро: «Это было делом непонятного порыва, которым все мы бессознательно были увлечены… в заговоре было так мало единства, что накануне самой развязки ни я, ни императрица, никто другой не подозревал ее близкого результата. За три часа до переворота можно было подумать, что он отстоит от нас несколькими годами впереди, казалось, не было и вопроса о том, чтоб провозгласить Екатерину императрицей».

В другом месте она высказалась еще более определенно: «Все произошло по мановению руки Провидения, исполнившего расплывчатый план людей, мало связанных между собой, не понимающих друг друга, объединенных одним желанием, выражавшим желание всего общества… Если бы все главные участники событий захотели сознаться в том, какую роль в успехе заговора сыграла случайность, им бы пришлось спуститься с высоких подмостков… все мои догадки никогда бы не дали такого результата, к какому привел арест Пассека».

Императрица Екатерина не посчитала зазорным спуститься «с высоких подмостков»: через месяц после событий, не сгоряча, а вполне взвешенно, в письме Понятовскому она признавалась: «Переворот, который только что свершился в мою пользу, похож на чудо» и еще через месяц: «Наконец, Господь Бог привел все к концу, предопределенному им, и все это представляется скорее чудом, чем делом, предусмотренным и заранее подготовленным, ибо совпадение стольких счастливых случайностей не может произойти без воли Божьей» [47, 168].

29 июня, в Петергофском Летнем дворце, пребывая в непрестанных заботах, княгиня Дашкова посетила комнаты Екатерины и была изумлена, увидев лежащего там на канапе Г. Орлова (накануне он ушиб ногу), вскрывавшего пакеты, по виду которых она определила, что это официальные пакеты, присланные из Госсовета. На вопрос, что он делает, Григорий ответил, что выполняет поручение Екатерины. Здесь княгиня была отвлечена шумом, поднятым из-за солдат, забравшихся в дворцовые погреба и черпавших касками бургундское вино из бочек. Умиротворив солдат и вернувшись в покои императрицы, Дашкова увидела стол, накрытый на три куверта, однако сделала вид, что не заметила этого. Вслед за тем она была изумлена еще более приглашением Екатерины занять за столом место рядом с императрицей и (какой ужас!) с Григорием Орловым…

За обедом, повествует она далее, государыня «меня попросила поддержать ее против Орлова, который, как она говорила, настаивал на увольнении его от службы. „Подумайте, какую я выказала бы неблагодарность, если бы согласилась исполнить его желание“» [16].

Можно ли сомневаться в правдивости этих слов? Учитывая ненависть Е. Дашковой к Орловым, сформировавшуюся ко времени написания записок, вряд ли она желала сделать в сторону Григория реверанс, ибо отказ человека от службы, сулившей весьма заманчивое будущее, говорит прежде всего о его бескорыстности и характеризует только с положительной стороны. Очевидно, на память потомкам Екатерина Романовна хотела оставить не столько эти слова, сколько связанные с ними следующие: «Мой ответ был вовсе не таков, какого она желала бы. Я сказала, что теперь она имеет возможность вознаградить его всевозможными способами, не принуждая оставаться на службе».

Обратимся теперь к запискам самой императрицы, также опубликованным много лет спустя. Екатерина Алексеевна подтверждает, что в день переворота, когда она уже императрицей удалилась в свои комнаты, Григорий Орлов, стоя на коленях, говорил, что исполнил свой долг во славу ее и Отечества и теперь желает вернуться в свои поместья. Он предвидел, что ее благосклонность возбудит ненависть к нему всего императорского окружения, и настаивал на увольнении от службы с таким упорством, что ей пришлось употребить царскую власть, вручив ему камергерский ключ, а также орден и ленту Св. Александра Невского [10, 219].

Камергерские обязанности неотвратимо вводили вчерашнего капитана-гвардейца, кулачного бойца в чуждый ему придворный мир льстивых вельмож и любезных дипломатов, обязанности же фаворита государыни полностью лишали свободы перемещений вне службы. Таким образом, Екатерина сделала Григория своего рода личной принадлежностью, что тяготило его и в конечном счете привело к почти трагическому разрыву.

Григорию пришлось осваиваться в дворцовых коридорах и принимать как должное участие в придворных делах, в светских беседах, балах и т. д. Как показало время, он быстро вошел в роль, которая вольно или невольно развращала избранника государыни, но имя доброго, благожелательного и честного человека ему удалось сохранить до конца жизни.

Только после описанного Дашковой обеда перед ней открылась тайна связи Григория и Екатерины, вскрылись и ее личные отношения с императрицей, которые до того дня она искренне считала в высшей степени дружественными. Открылись глаза и на ее роль в организации государственного переворота, что при свойственном ей «чрезмерном тщеславии» (по оценке Екатерины II) было серьезным моральным ударом. С этого времени Орловы до последних дней жизни стали недругами княгини Дашковой. По оценке самой императрицы, Дашкова, конечно, сыграла не последнюю, но и далеко не ведущую роль в заговоре. Это и не удивительно, если принять во внимание возраст Дашковой (19 лет), а также ее родственные связи: Н. Панин приходился Дашковой дядей, а Елизавета Воронцова — родной сестрой.