Владимир Вальденберг - Древнерусские учения о пределах царской власти

Ограничения царской власти, которые находим в различных произведениях древнерусской литературы, отличаются одни от других как по своему существу, так и по значительности. Рассматривая ограничения по существу, можно подметить в древнерусской литературе два основных вида их. Первый вид – это ограничение нормами; оно состоит в том, что существуют обязательные для царя нормы, которые он должен соблюдать в своих действиях, и которые он не может отменить собственной властью. Это самый распространенный вид ограничения в русской литературе; его встречаем, разумеется, в разной форме во множестве памятников от начала русской письменности до последних десятилетий XVII в. [999] Разновидность этого ограничения составляет то, которое находим в произведениях некоторых защитников свободы церкви, например, у неизвестного владимирского епископа; они отрицают за царем право применять свою власть в отношении некоторых групп населения или некоторых действий, именно они не признают подлежащими царской власти членов духовной иерархии и судебной власти царя – церковные преступления. Логически это ограничение может вытекать только из каких-нибудь норм, признаваемых для царя обязательными. Но защитники этого учения иногда не указывают таких норм и не дают никакого правового обоснования выставляемому ими ограничению, а потому учение их получает такой вид, будто царь ограничен не какими-нибудь обязательными для него нормами, а кругом дел или отношений, на которые не простирается его власть. Ограничение же второго вида составляет ограничение царской власти другою властью. По этим теориям, царь уже не обладает всей полнотой государственной власти; государственная власть разделена между царем и каким-нибудь установлением или установлениями. В качестве таких установлений русская политическая литература знает Боярскую думу, Земский собор и главу церковной иерархии – патриарха.

Значение этих ограничений для царской власти в смысле действительного стеснения ее неодинаково. Мы видели, что некоторые из писателей, хотя и настаивают на том, что в управлении государством кроме царя должны принимать участие еще Боярская дума и Земский собор, однако дают этим учреждениям, по-видимому, только совещательный голос; Курбский и Никон, напротив, наделяют действительной властью – первый Боярскую думу, второй патриарха, и даже ставят их выше царя. Что касается тех учений, которые сохраняют за царем всю полноту власти, но в то же время ограничивают царскую власть нормами, то и там царская власть оказывается ограниченной не всегда в одинаковой мере. Такие утверждения, например, что царь должен хранить закон и правду, не могут иметь большого значения уже по своей неопределенности; значительно больше определенности в таких понятиях, как христианский обычай (Вассиан Рыло), человеческие обычаи (Хворостинин) и т. п. Во всех учениях, выставляющих эти и подобные им пределы царской власти, имеет, однако, значение не столько то, в какой мере они действительно уменьшают объем власти, принадлежащей царю, сколько принципиальное признание или утверждение, что царская власть не может быть мыслима как власть беспредельная. Этот принципиальный взгляд, может быть, даже важнее, чем иные действительные ограничения. Другие авторы выражаются определеннее. Такие понятия, как закон Божий или православная вера, употребляемые для обозначения пределов царской власти, дают возможность уже довольно ясно представить себе объем этой власти. Можно на отдельных, конкретных действиях показать, что может и чего не может делать носитель царской власти, если он будет уважать признаваемые для его власти пределы. В некоторых произведениях мы и находим это: они или наперед указывают, как например «Разговоры об владательству» Крижанича, что такие-то действия царя, не будут иметь обязательной силы, так как при этом будут нарушены пределы царской власти, или же, как некоторые произведения раскола, прямо осуждают царя с этой точки зрения за совершенные уже им или приписываемые ему действия. Наконец, в древнерусской политической литературе указываются и такие нормы, которые носят совершенно положительный характер. Таковы Номоканон, постановления христианских царей, правила св. апостолов и св. отцов, постановления Вселенских и Поместных соборов, градские законы. Если некоторые авторы выражаются менее точно и говорят вообще о церковных постановлениях, или о богоуставном законе, или о церковных пошлинах и т. п., то все эти выражения имеют в их произведениях вполне определенный смысл, и под ними следует, всего чаще, разуметь те или иные постановления, вошедшие в кормчие книги, или однородные с ними по происхождению. Так, например, в Стоглаве находим мысль, что царь должен хранить божественные правила, и там же говорится об обязательности для царя различных новелл императоров Юстиниана и Мануила, соборных постановлений, церковного устава св. Владимира и др. [1000]

Так как древнерусская литература не знает неограниченной царской власти в смысле власти, не имеющей решительно никаких пределов, то отсюда следует, что и за самодержавием не установилось в русской литературе до конца XVII в. значения полной беспредельности. Употребление этого слова в литературе показывает, что оно и вообще не имело одного определенного значения ни на всем пространстве от X до XVII в., ни в какой-нибудь отдельный период или отдельную эпоху литературной истории. Большинство авторов пользуются словом «самодержавие» так, что не дают нам основания заключать, что они соединяют с ним какой-нибудь определенный смысл и обозначают им понятие, имеющее строго определенное содержание. Для большинства самодержавие имеет значение только титула, и мы встречаем его в приложении к разным государям как к русским, так и к иностранным, действовавшим в различной политической и общественной обстановке и пользовавшимся фактически неодинаковой властью. Более определенное значение придают самодержавию только шесть авторов: Максим Грек, автор «Беседы валаамских чудотворцев», Иван Грозный, Иван Тимофеев, Котошихин и Крижанич. Максим Грек называет самодержцем того царя, который управляет «правдою и боагозаконием» и не подчиняется своим страстям. Следовательно, у него самодержавие тождественно с закономерностью и самодержавный царь для него – это царь, признающий законные пределы своей власти. Из остальных авторов никто не повторяет этого воззрения. «Беседа» понимает самодержавие как полноту царской власти; оно, по смыслу «Беседы» (если не принимать в расчет ее грубой непоследовательности), не совместимо с тем, чтобы царь делился с кем бы то ни было своей властью. Иван Грозный также понимает под самодержавием нераздельность власти; но собственная его политическая теория такова, что нераздельность царской власти он теснейшим образом связывает с мыслью о ее богоустановленности и независимости от людей, отчего и самодержавие получает у него двойной смысл 1) как полновластие и 2) как властвование по собственному праву. Значение властвования по собственному праву, хотя не столь определенно, придает самодержавию и Ив. Тимофеев. Самодержавными он называет природных царей в противоположность тем, которые достигли престола или вообще другими способами, или, в частности, незаконными или же не совсем чистыми путями. Котошихин как бы возвращается к пониманию Ивана Грозного. У него самодержавие означает полновластие и вместе с тем управление «по своей воле», т. е. не стесняемое никакими нормативными ограничениями; по его мнению, не может называться самодержцем тот царь, который правит с участием Боярской думы, и с которого взята ограничительная запись. Крижанич понимал самодержавие как сосредоточение всей государственной власти в руках царя, иначе говоря, как полновластие. Таким образом, если ограничиться только теми немногими авторами, которые говорят о самодержавии в более или менее определенных выражениях, и если даже закрыть глаза на то, что некоторые из них оказываются в противоречии со своими современниками или даже сами себя опровергают («Беседа», Котошихин), то и тогда мы получим несколько значений самодержавия: 1) самодержавие означает закономерное пользование царской властью (М. Грек); 2) самодержавие есть властвование по собственному праву (Грозный, Тимофеев); 3) самодержавие есть то же, что полнота власти и совместимо с существованием нормативных пределов («Беседа», Грозный, Крижанич); 4) самодержавие означает отсутствие каких бы то ни было пределов царской власти (Котошихин). Следовательно, если оставаться в области одних только литературных фактов, то можно утверждать, что до конца XVII в. за самодержавием не успело укрепиться никакого общепризнанного знания, и что с ним соединялись самые разнородные представления о пределах царской власти. Нескольких сторонников имело понимание самодержавия как полновластия (но не как неограниченности); но не меньшее число писателей соединяло с ним идею права – либо в том смысле, что самодержавие есть закономерное управление, либо в том, что оно есть власть, основанная на собственном праве.