Владимир Вальденберг - Древнерусские учения о пределах царской власти

Малая разработанность истории политических идей в Древней Руси не позволяет еще с желательной полнотой осветить ход развития древнерусских учений о пределах царской власти. Ответить на вполне естественный и законный вопрос, в чем именно состояло это развитие, и действие каких причин оно на себе испытало, пока не представляется еще возможным. Но кое-что в этом отношении можно указать уже и теперь. Прежде всего, можно отметить те факты и события, которые, хотя вообще и имели большое значение для русской истории, однако не оказали никакого влияния на литературные идеи о пределах царской власти. Это – Флорентийская уния, падение Царьграда, брак Ивана III с Софией Палеолог, принятие царского титула Иваном Грозным, события Смутного времени. На эти факты давно уже указывала историческая наука как на такие, которые способствовали усилению и расширению царской власти. Не оспаривая этого, можно, однако, утверждать, что они не расширили пределов царской власти в литературе, не сделали ее менее ограниченной и, вообще, не повлияли на литературные идеи о пределах царской власти сколько-нибудь заметным образом. Некоторые из них, по-видимому, не имели даже вовсе никакого влияния на эти идеи. По крайней мере, мы не могли бы указать, что нового появляется, какие новые представления о пределах царской власти возникают в русской письменности в ближайшее время после 1472 г. (брак вел. князя Ивана Васильевича) или после принятия царского титула – все равно, будем ли относить его к 1547 г. (венчание на царство) или к 1561 г. (грамота восточного духовенства). Другие события из числа упомянутых несколько отразились на идеях о характере царской власти, но не в том отношении, чтобы они вызвали к жизни совершенно новые идеи или внесли коренной переворот в прежние взгляды, а единственно только в том, что они способствовали уяснению этих взглядов и более определенному выражению того, что в этих взглядах заключалось. Так, мы знаем, например, что уже в первых памятниках русской письменности князю вручалась забота о церкви и о чистоте православия; события в России, непосредственно вызванные Флорентийской унией, закрепили за князем в сознании русских книжников право созывать церковные соборы и участвовать в избрании митрополита и сделали эти права в литературе, хотя и не навсегда, но на долгое время бесспорными. По вопросу о пределах повиновения царской власти было до начала XVII в. два литературных течения. Одно развивало учение о покорении царю и, основываясь на св. Писании, утверждало, что все власти от Бога, и не делало поэтому никаких исключений из общего правила; другое проводило, в разной форме и с различными оттенками, мысль, что не следует покоряться царю, если он выходит за поставленные его власти пределы. Каждое направление развивалось самостоятельно, и никакой полемики, никакой взаимной проверки у них не было. События смуты, дав в руки политических мыслителей весьма ценный в этом отношении фактический материал, позволили им отнестись к вопросу более сознательно. В трудах некоторых повествователей о Смутном времени мы находим уже нечто вроде разбора учения о неповиновении незаконному и неправедному царю, и выдвинутая ими идея безусловного повиновения по степени своей сознательности оставляет далеко позади имеющие одинаковое содержание идеи предшествующей литературы.

В противоположность этим событиям можно указать другие события русской истории, которые имели для развития литературных идей о пределах царской власти гораздо больше значения. Громадное значение имело, прежде всего, принятие христианства Владимиром Святым. Под непосредственным влиянием этого события создался первый памятник нашей политической литературы – предисловие к церковному уставу, где автор его утверждает, что княжеская власть ограничена постановлениями, вошедшими в номоканон, и, в частности, постановлениями христианских царей. Это уже само по себе определило направление всех последующих учений о характере княжеской и царской власти. Отчасти пример князя, отказавшегося из преданности христианской идее от неограниченной власти и признавшего свое подчинение христианскому закону, отчасти и прямое влияние церковного устава, на который мы имеем множество ссылок во всей древнерусской письменности, породили ряд памятников, где проводится та же идея подчинения царя христианскому закону. Как было уже несколько раз подчеркнуто, ограничение царской власти нормами закона составляет господствующее направление политической литературы, и от возникновения ее у нас вплоть до конца XVII в. никто из русских писателей ни разу не высказал мысли, что царь не связан законом. Это, несомненно, влияние христианства. Его же влияние сказалось и на образовании другого направления. В эпоху, непосредственно следовавшую за принятием христианства, в произведениях митрополитов Илариона и Никифора появляется идея об участии князя в делах церкви, и с тех пор эта идея продолжала жить и развиваться в течение всех семи веков. По значению, какое имело принятие христианства для самой постановки вопроса о пределах царской власти, с ним не может сравниться никакое из последующих событий; но все же многие из них имели большое влияние на развитие этой темы в русской письменности. Такое крупное для своего времени, хотя и затерявшееся потом событие в начале XIV в., как обвинение митрополита во мздоимании, которое, конечно, сильно взволновало умы, оказало весьма заметное влияние на понимание пределов царской власти. Оно сдвинуло с мертвой точки учение о вмешательстве князя в дела церкви, которое до этого времени понималось в литературе исключительно как покровительство и защита, и натолкнуло Акиндина на мысль о реальных правах князя в области церковного управления. Ересь жидовствующих породила новое литературное направление, которое впервые высказало мысль о существовании пределов повиновения царю. События, предшествовавшие свержению татарского владычества, дали повод ростовскому архиепископу Вассиану затронуть новый вопрос о необязательности для князя боярских советов. Притязания боярства в XVI в. отразились в литературе учением об ограничении царя Боярской думой и учением о нераздельности царской власти.

Говоря о влиянии исторических событий на развитие учения о пределах царской власти, не следует, однако, думать, что между фактами и идеями существовал в этом отношении полный параллелизм. Не следует думать, что, чем шире была княжеская или царская власть в действительности, т. е. в своих фактических проявлениях, тем более широкой она изображалась и в литературе, или, что, как только обстоятельства отнимали у князя или у царя возможность осуществлять какое-нибудь из его прав, так тотчас же это вызывало в литературе мысль о новых ограничениях царской власти. Такого закона выставить нельзя. Несколько примеров вполне подтвердят это. Фактическое вмешательство великого князя в дело по обвинению митрополита св. Петра в чисто церковном преступлении вызвало литературную идею о праве князя судить митрополита (Акиндин). Решительные действия вел. князя Василия Васильевича в отношении Исидора отразились и в литературе полным признанием его прав на эти действия. В обоих этих случаях, следовательно, идеи шли за фактами и возводили их в степень теории. Но было и иначе. Свобода церкви впервые была решительно провозглашена Киприаном, он первый решительно отрицал право князя на вмешательство в церковное управление, а между тем он сам испытал на себе это вмешательство, и его теория была как бы протестом против него. Такой же протест против фактов представляет и Курбский с его учением о праве боярского совета – учением, которое явилось как раз в пору наибольшего усиления царской власти. Бывало и так, что в литературе высказывались одновременно две противоположные идеи о пределах царской власти. В начале XVI в., например, Иосиф Волоцкий и неизвестный автор «Слова кратка», хотя и сходятся в вопросе о монастырских имуществах, но спорят между собой о правах великого князя в области церковного управления: один признает эти права, другой решительно отвергает. Не могли обе теории отражать одинаково фактическое положение княжеской власти; они отражали только общественные настроения [1001] .