Владимир Вальденберг - Древнерусские учения о пределах царской власти

Итак, у церкви два меча: меч духовный, или власть отлучения, и меч вещественный. Церковь должна действовать «словом и делом» – мечом «толико духовным, елико вещественным» [554] . Но меч вещественный она передает в руки мирской власти, а сама действует одним только духовным мечом. Если же этот меч оказывается бессильным, враги церкви не слушают ее запрещений, то она обращается за помощью к мирской власти, и та выступает на защиту прав церкви, пользуясь вещественным мечом, предоставленным ей духовной властью. Следовательно, отношение между мирской и духовной властью сводится к тому, что первая всецело подчинена второй и имеет обязанность ее защищать. В благодарность за это, духовная власть поминает царей в своих молитвах [555] .

Нетрудно на основании этого предугадать сущность того учения о царской власти, которое можно извлечь из «Слова». Задачи царской власти автор определяет чрезвычайно широко, как служение правде. Этой темы он касается много раз и развивает ее в различных направлениях, но характерно при этом, что, с чего бы он ни начинал свои рассуждения о задачах царской власти, он всегда считает нужным выделить из них одну, как заслуживающую особенного внимания, – защиту духовной власти. «Царьское и началническое и прочих господ мира дело быти достойно есть праведнаа повелевати, а неподобнаа возбраняти. Сего ради всяка власть оустроена есть Богом, да злии и лоукавии человеци от злых действ воздержании боудут, блазии же посреди злых покойне и мирне да поживоут, без неправд и невредимо. Того ради царие и началницы в мире семь оуставлении соут, да соуд, правдоу и оуправление подвластником творять… к нимь пристоит злых казнити, пастырей своих защищати» [556] . Вероятно, по мнению автора, эти обязанности царские находятся в небрежении, почему он обращается с горячим призывом и наставлением к современным ему государям: «Сего ради наоучитеся, нашего времени о земьстии господа, мудрости и разумоу, да знаете подвластники ваши владети и оуправу творити, церкви и их пастырей защищати, а не брежати , чтити, а не претковениа творити и их даровании свободне и любезне оукрашати, а не обнажати» [557] . В последних словах нужно, конечно, видеть намек на попытки секуляризации церковных имуществ.

Весьма понятно, что царская власть в изображении «Слова» очень далека от неограниченности. Формальным ограничением власти царя является закон Божий или заповеди Божии, «от сохранения которых никто от человек свободен верится быти» [558] . Царь не может издавать повелений, которые противоречили бы закону Божию, так как, говорит автор, высший закон не может быть отменен законом низшим. От обязанности исполнять заповеди закона Божия царя никто не может освободить, даже сама духовная власть [559] . Второе ограничение составляют наставления, или «заповеди» духовной власти. В этом пункте «Слово» не оставляет в читателе никаких сомнений: царь должен все решительно свои действия соразмерять с наставлениями «пастыря или епископа своего», должен строго и неуклонно им следовать, не уклоняться от них «на десной или на шуее» [560] , должен им безусловно повиноваться. Кого следует здесь разуметь под именем пастыря – всякого ли вообще епископа или одного только первенствующего, «Слово» не объясняет. Но, во всяком случае, исполнение «заповедей», исходящих от духовной власти, оно считает непременным условием надлежащего исполнения возложенных на царя обязанностей: «Аще кто хощет православие и христианьски подвластные себе люди оуправляти, сему прежде достоит себе Божию правителству повиноути» [561] .

Автор «Слова» предвидит возможность столкновений между мирской и духовной властью. Царь может не исполнить той или другой заповеди своего «пастыря», может издать повеление, противоречащее или закону Божию, или этим заповедям. Каково тогда будет положение подданных: обязательны ли для них такие повеления царя, которой из двух властей им следует повиноваться? Для автора этот вопрос не представляет никаких затруднений. Духовным пастырям принадлежит власть «вязания и решания» [562] , и этой власти подчинены все одинаково – цари и подданные. С другой стороны, духовная власть неизмеримо выше мирской, или, как выражается автор, «духовное достоинство от Бога предположено есть». Отсюда сам собой получается вывод, что «болши достоит повиноватися власти духовной, неже мирьской». Главным доказательством, на которое опирается при этом «Слово», является известное положение в Деян., гл. 4: Богу нужно повиноваться больше, нежели человекам; автор, согласно своей идее, толкует это положение так: «болши церкви и пастырю ее повиноватися нам достоит в всемь, неже господину мирьскому» [563] . Значение такой постановки вопроса громадно: власть царя сводится этим путем, в сущности, к неуклонному исполнению предначертаний власти духовной; царь становится как бы простым орудием духовной власти, лишенным и самостоятельных задач, и своего особого круга ведения. Номинально за царем остаются и его задачи, и власть, и обязанности; но осуществлять все это он может лишь до тех пор, пока не выходит из пределов указаний духовного пастыря. Если же какое-нибудь действие царя покажется пастырю несогласным с законом Божиим или даже просто с его собственными заповедями, он может освободить подданных от обязанности повиновения царю. Власть царская передается этим в руки представителя власти духовной. Впрочем, приведенную мысль можно понимать и так, что самим подданным предоставляется в каждом отдельном случае решать, согласуются ли повеления, исходящие от царя, с наставлениями духовного пастыря, и, если подданные находят между ними противоречие, они должны ради исполнения высшей заповеди отказаться от повиновения царскому указу. При таком понимании, для которого текст «Слова» дает полное основание, ограничение царской власти становится еще более значительным.

Как одна из заповедей, ограничивающих царя, и вместе с тем как один из возможных поводов для столкновения между мирской и духовной властью, особенное внимание автора привлекает, разумеется, неприкосновенность церковного имущества. Оно – Божие, «Богови данное», отнять его у церкви – значит «отимати у Бога яже Божиа суть» [564] . Автор приводит многочисленные примеры, преимущественно из византийской истории, нарушения целости церковных достояний, причем оказывается, что ни один из этих случаев не проходил бесследно для царей, которые посягали на имущество церкви [565] . В числе доказательств неприкосновенности церковных имуществ «Слово» выставляет так называемое вено Константиново. Мы не находим здесь, как и в предшествующих памятниках, где это доказательство встречается, полного текста подложной грамоты Константина Великого папе Сильвестру. Автор только сообщает, что этот император дал римской церкви «многа благая, подвижнаа и неподвижнаа», и затем делает небольшую выписку из грамоты. Выписка заключается словами: «И прочая… яже зде продолжно есть вся слово в слово вписати» [566] . Вероятно, это нужно понимать так, что полный текст грамоты автор предполагал вставить при представлении своего трактата тому лицу, которого он должен был убедить в незаконности всяких посягательств на церковное имущество. В числе государей, подтвердивших грамоту Константина Великого, «Слово» называет «римских царей» Людовика I, Карла Великого, Оттона 1 и Генриха I. Есть ссылка и на русскую историю, именно на св. Владимира, установившего десятину в пользу церкви [567] .