Андрей Богданов - Несостоявшийся император Федор Алексеевич

Государь умер внезапно. Совсем еще нестарый по московским меркам, Алексей Михайлович сидел на престоле 31-й год и, казалось, будет сидеть вечно. Правда, при Дворе знали о периодических недомоганиях государя, которые доктора определяли как приступы цинги; в последние годы к ним присоединилась водянка. Но в глазах подданных Царь-Солнце оставался все тем же здоровяком, любителем конной охоты и спицами и борзыми, чьи выезды с пышной свитой на бесценных конях, в пестрых охотничьих нарядах, с сонмом сокольничих и доезжачих некогда оживляли столицу. К тому же женившись несколько лет назад на 20-летней девице, Алексей Михайлович сам как бы помолодел. Шумные игры и торжественные шествия, парадные выезды, балы и комедийные действа чередовались с пышными церковными службами и пирами по случаю родин и крестин новых детей, когда во Дворец допускали не только знать, но и всех зажиточных горожан. Все это ясно говорило, что надежа-государь еще в полной силе.

В январе того года все шло при Московском дворе как обычно. Алексей Михайлович давал прием посольству попавших в трудное положение, осажденных врагами Нидерландов, обещал помощь. На следующий день он с царицей и вельможами слушал приехавшего с посольской свитой музыканта-виртуоза, а назавтра занемог [3]. Царь содержал большую Аптеку — целое ведомство, наполненное чиновниками и выписанными из-за границы лучшими дипломированными врачами, фармацевтами в звании не ниже доктора наук и множеством лекарей рангом пониже [4]. Царь с удовольствием беседовал с обладателями докторских дипломов знаменитых университетов о тайнах астрологии и ятроматематики (врачебной астроматематики), о лечебных свойствах растений, минералов и естественных препаратов, даже о европейской политике [5]. Но с годами все более упорно отказывался пользоваться их врачебными услугами.

Доктора не могли заставить царственного пациента принимать приготовленные по последнему слову науки лекарства. Простая простуда вскоре уложила Алексея Михайловича в постель. Страдая от лихорадки, государь требовал ледяного кваса — такого, чтобы льдинки звенели о края целебного бокала из кости инрога (бивня нарвала). На живот себе он приказывал класть толченый лед. Через неделю положение больного стало безнадежным. 29 января Алексей Михайлович исповедался и принял причастие из рук святейшего Иоакима патриарха Московского и всея Руси [6].

Это был знак, который как сигнал боевой тревоги поднял на ноги тысячи чиновников самого большого в Европе Двора [7]. Затаенное ожидание сменилось лихорадочно поспешными действиями, восстановить которые в памяти во всей полноте не могли потом и главные участники. В ночь на 30-е толпы придворных строго по чину заполняли дворы и переходы, крыльца и сени, лестницы и палаты. Все взоры были обращены к Верху — обширной и сложной по форме площадке над тяжелыми нижними этажами Дворца, где среди висячих садов и цветников высились яркие, как игрушки, царские терема. Только бояре и избранные ближние люди (см. Приложение), заранее одетые в скромных цветов платье без обычных нашивных украшений, минуя все фигурные решетки и «переграды», поднимались по Золотой лестнице к покоям, где умирал объединитель Великой, Малой и Белой России, раздвинувший границы державы от Минска и Киева до Амура и Камчатки.

В четвертом часу ночи (по-нашему — около восьми вечера 29 января, для предков зимой — это была уже глубокая ночь на 30-е) с Верху объявили, что угасла свеча страны русской, померк свет православия, прияв нашествие облака смертного, оставя царство временное отошел в жизнь вечную государь царь и великий князь Алексей Михайлович всея Великия и Малыя и Белыя России самодержец. Ударил в первый раз Большой колокол — и продолжал затем мерный набат до самого погребения русского царя.

А по Золотой лестнице уже спускалась к сеням Грановитой палаты скорбная процессия бояр, окольничих и ближних людей, ведя под руки, чуть не неся юного наследника престола. Царевич Федор Алексеевич тоже болел и лежал в своих палатах, да мачеха и не пускала ни его, ни теток и сестер к постели умирающего, верно, надеясь вымолить трон для своего маленького сына Петра. Ввалившись к нему всем скопом, бояре поволокли Федора по лестнице в одной рубахе. Тело отца еще не успело остыть, как Федор Алексеевич был усажен на спешно принесенный из казны парадный трон и обряжен в царское облачение. Широкое одеяние отца окутало юношу, подобно савану, руки больного с трудом удерживали тяжелые скипетр и державу. Но рынды в белом платье со скрещенными золотыми цепями на груди и секирами в руках уже стояли подле трона, а виднейшие люди государства один за другим приносили присягу и целовали крест новому царю.

Всю ночь присягали в Грановитой палате бояре и окольничие, думные дворяне и думные дьяки, стольники и стряпчие, дворяне московские и жильцы. Даже выборные дворяне из городов, несшие службу в Москве, стремились поцеловать крест непременно перед лицом нового государя. Лишь с рассветом 15-летнему царю позволили подняться в Верх, чтобы проститься с телом отца. Патриарх с освященным собором архиереев и архимандритов важнейших монастырей со священниками кремлевских храмов заняли места перед Дворцом, чтобы принимать присягу у стекавшихся со всех концов столицы дворян, стрелецких, солдатских, рейтарских и драгунских офицеров, дворцовых служителей и служилых иноземцев.

Одновременно целование креста происходило в приказах, ведавших разными территориями и различными категориями подданных (см. Приложение). Не только молодшие, но середние и старшие подьячие, инде даже дьяки скрипели перьями, спеша размножить текст присяги новому государю. За ворота Кремля, отбив копытами дробь по мостам, то и дело вылетали гонцы, разносившие крестоцеловальные грамоты в полки московского гарнизона, на Пушечный двор и другие государственные предприятия, в крупнейшие, а затем и во все приходские храмы столицы, к которым еще с ночи сходились православные. Пасторы и муллы тем временем принимали по своим обрядам присягу служилых иноверцев.

Около десяти часов утра (по нашему времени) процессия иерархов и священнослужителей двинулась от Патриаршего двора к царскому Дворцу, где все было уже готово к похоронам раба Божия Алексея Михайловича. День был морозный и ясный. Мерные удары Большого колокола все плыли в голубом небе над огромной толпой народа, собравшегося проводить своего государя в последний путь. Цветные кафтаны и блестящие стальные каски стрельцов расчертили на Соборной площади дорожки, выстланные посредине черным сукном.

В одиннадцать часов траурная процессия медленно потекла по лестничным пролетам и украшенным золотыми львами площадкам Красного крыльца. Перед ней двигалась в воздухе завеса или сень из драгоценной материи, затканная золотыми и серебряными цветами, щедро усыпанная жемчугом и бриллиантами. Триста или четыреста священников в великолепном облачении шли со свечами. Специальные чиновники пучками разбрасывали в народ бесчисленное множество свечей, огоньки которых слегка колебались в тихом воздухе над коленопреклоненной толпой.