Олег Помозов - День освобождения Сибири

Первые места в списке счастливчиков конечно же по праву заняли ведущие большевистские и советские работники с семьями, а остальное надо было как-то распределить между красногвардейцами, красноармейцами и воинами-интернационалистами. Тут слово взял присутствовавший на заседании с самого его начала Ф. Мюнних и заявил, что «военнопленных, служивших в красной гвардии, необходимо эвакуировать, ибо на них в первую голову обрушится белогвардейщина, жаждущая мести; да и чехословаки менее всего будут церемониться с немцами и мадьярами, к которым они питают исконную национальную вражду». Эти слова командира красных интернационалистов сразу же и, похоже, совершенно безоговорочно убедили участников совещания в том, что необходимо, несмотря на ограниченные возможности, всё-таки удовлетворить просьбу дружественных иностранцев в полном объёме, так что те в количестве 250 человек без всяких проблем и очереди разместились на одном из пароходов «ноева ковчега». Оставшиеся совсем уже в малом количестве места заняли советские работники, а также те красногвардейцы и красноармейцы, которые в ту ночь или охраняли здание губисполкома, или находились по долгу службы где-то поблизости от пристани, то есть вовремя узнали об эвакуации и смогли в отличие от многих других своих товарищей ею воспользоваться.

Ещё одной трудной дилеммой на расширенном заседании военно-революционного штаба стал денежный вопрос. С кратким докладом по данной проблеме выступил опять Борис Гольдберг — заведующий финансовым отделом губисполкома. Он сообщил, что в городском отделении Госбанка на тот момент находилось 60 миллионов бюджетных рублей, а также два с половиной миллиона из тех, которые томским большевикам удалось в марте вытребовать в качестве контрибуции у местной буржуазии, и ещё 200 тысяч рублей хранились в сейфе губисполкома. Репин от имени всё той же группы напористых красногвардейских командиров предложил полностью изъять всю наличность, а также золото из банка и забрать всё с собой. Однако и это максималистское предложение молодёжи было отвергнуто большинством присутствовавших, а одобрено следующее решение: поскольку значительная часть бюджетных средств предназначалась для выплаты заработной платы рабочим и служащим, то не стоит ни в коем случае посягать на общегородские деньги, а равно с ними — и на всё остальное [451], забрать же с собой имеет смысл только те 200 тысяч, что находились в непосредственном ведении кассиров губисполкома [452].

Ну и, наконец, последним, заключительным, актом большевистского совещания в ночь на 31 мая стало выступление командира 1-й советской гаубичной батареи Евгения Ильяшенко. Он заявил, что вместе с другим своим коллегой, военспецом

О.Я. Устьяровым, отказывается от эвакуации и остаётся по собственному желанию в городе для того, чтобы силами вверенных ему и Устьярову воинских подразделений обеспечить в губернском центре правовой порядок на переходный период. Но для этого, по мнению самого Ильяшенко, ему, прежде всего, нужен был специальный сопроводительный документ о его полномочиях, а также по возможности точная установка — какой политической организации передать власть в Томске. Неожиданное заявление молодого красноармейского командира несколько озадачило участников совещания, а некоторых вроде бы как даже и позабавило. Вениамин Вегман так описывал тот эпизод.

«Как ни грустно было на душе, но это заявление вызвало у всех улыбку, а многие даже громко расхохотались.

— Передайте, кому хотите, — заметил один.

— Но только не эсерам, — бросил кто-то вдогонку.

— Так кому же? Меньшевикам? — спросил Ильяшенко.

— Да, да, да! Передайте меньшевикам, если хотите. Это будет так пикантно! — послышались голоса.

Видя, что Ильяшенко хочет до конца выполнить свой долг по всем правилам военного искусства и обычаям военной чести и морали, совещание постановило снабдить его таким документом, которого он добивался. Тут же и при моём содействии сделали набросок текста, который и передали мне, чтобы отпечатать его на машинке в трёх оттисках.

На этом расширенное собрание военно-революционного штаба завершило работу, его участники сразу же поспешили по домам — оповещать близких и родственников о предстоящей эвакуации и собирать самое необходимое в дорогу. Некоторые из тех, кто жил на окраине города, покинули совещание ещё раньше, боясь опоздать к отходу пароходов, которое намечено было на 4 часа утра [453]. В это время Вегман вместе с Ильяшенко отыскали в здании губисполкома одну из ответственных машинисток, которая и отпечатала им необходимый документ.

Томск, 1918 г. 31 мая.

Революционный Штаб, обсудив, ввиду приближения чехословацких эшелонов, положение дел, постановил:

Дабы избежать кровопролития и не подвергать город разгрому, эвакуироваться, передав власть над городом томской организации РСДРП (меньшевикам-интернационалистам) и забрав с собой имеющуюся на руках советскую кассу для передачи её общегосударственной советской кассе. Из остальных советских средств, хранящихся в томском отделении Народного банка, предлагается уплатить за вторую половину текущего месяца жалование служащим советских учреждений, а оставшуюся сумму предназначить для содержания детских приютов и богаделен, не находящихся на иждивении частных лиц. Революционный штаб, вынося настоящее постановление, находится в уверенности, что новая власть над городом возьмёт под свою защиту оставшихся в Томске сторонников Советской власти, как например, красногвардейцев, красноармейцев и др. Выполнение постановления о передаче власти над городом поручается командиру 1-й томской советской гаубичной батареи — Ильяшенко и командиру 1-го советского стрелкового полка Устьярову.

Этим же начальникам поручается до передачи власти освободить из заключения всех идейных противников Советской власти.

Члены Томского Военно-Революционного Штаба.».

Получив один из экземпляров на руки и решив до конца исполнить все формальности, Ильяшенко помчался на пристань для того, чтобы заверить только что отпечатанный мандат у членов военно-революционного штаба. «И вскоре этот документ, — пишет Вегман, — украсился тремя подписями: Канатчикова, Гольдберга и Синёва»

Город стал постепенно пустеть в том смысле, что из него, как и год назад, начала исходить официальная власть (представительство в Томске очередного колониального российского абсолютизма). Многие советские историки, а точнее сказать — большинство, в общем-то оправдывали потом томских коммунистов, которые якобы по вполне «разумным» соображениям военной тактики, сдали город врагу фактически без единого выстрела. Ни слова упрёка… А те, кто пытался хоть как-то раскрыть глаза на имевшее место предательство, совершенное по отношению к своим ещё сражавшимся тогда товарищам под Мариинском и Омском, сначала, образно выражаясь, мыкались по лагерям, а потом — по кочегаркам и «домам кукушки»… Тяжёлое было время в этом смысле… Однако кто скажет, что искателям исторической правды легко сейчас — при новой демократической власти?.. Хотя, может быть, всё-таки стало немножко полегче — после того, как красные сами ушли.