Константин Романенко - Если бы не сталинские репрессии!. Как Вождь спас СССР.

Он отмечал, что «антисоветские настроения в этой группе росли, а после прихода к власти в Германии Гитлера у него, Уборевича, Тухачевского и Якира появилось неверие в военную мощь Советского государства и они считали, что в будущей войне с Германией и Японией, а также с Польшей Красная Армия потерпит поражение». И все-таки, говоря о возникновении заговора лишь в конце 1934 года, Уборевич указывал на момент собственного вхождения в число его участников . Он отмечал, что это был период, когда их (заговорщиков) «неверие переросло в пораженчество». И это послужило толчком к тому, что Тухачевский, Якир, Уборевич «начали проводить активную контрреволюционную работу, направленную на создание условий, обеспечивающих поражение Красной Армии в будущей войне».

Уборевич писал, что до его включения в состав центра Тухачевский говорил о существовании заговора «лишь намеками», и делает отсюда вывод, что тот, видимо, «не доверял ему». Решающий разговор состоялся в 1935 году. Тогда Тухачевский заявил, что «на троцкистов и правых следует смотреть как на попутчиков , а в действительности же он думает о своей единоличной диктатуре». Тогда же Тухачевский сказал ему и о сроках государственного переворота, который «приурочен к возникновению войны с Германией, Японией и Польшей».

Уборевич указал, что после Киевских маневров «в конце 1935 г. Тухачевский в присутствии Якира рассказал о другом варианте государственного переворота - в условиях войны». План Тухачевского сводился к тому, что «верные заговорщикам воинские части неожиданным налетом арестовывают членов правительства и руководство ВКП(б). Хотя подробностей Тухачевский при этом им с Якиром не излагал, но назвал людей, игравших руководящую роль в заговоре: Якир, Гамарник, Корк, Эйдеман».

В числе других участников заговора Тухачевский назвал Уборевичу «сотрудников центрального аппарата Наркомата и Генерального штаба Роговского, Белецкого, Ольшанского, Аппогу, Левичева и начальника штаба Киевского военного округа Кучинского». Признаваясь в собственной вербовке заговорщиков, Уборевич назвал еще десять человек. В их числе были: начальник штаба руководимого им Белорусского военного округа комдив Бобров, командир 5-го стрелкового корпуса комдив Казанский, бывший начальник ВВС округа комкор Лапин, командир 2-го стрелкового корпуса комдив Эюзь-Яковенко и бывший его начальник штаба округа комдив Мерецков.

Итак, не прошло и недели после первого допроса Тухачевского, как все арестованные дали признательные показания. Они признали, что составили заговор с целью свержения существовавшей власти. Подтвердили, что для достижения своих интересов пошли на сделку с чужеземцами, разработав «План поражения» в случае нашествия иноземных врагов. То есть фактически сознались в нарушении военной присяги. Разве это не признание в измене стране и ее народу?

Однако подследственные не только признали свое участие в заговоре, - они привели в показаниях сотни фамилий лиц, вовлеченных в заговор; и все названные ими соучастники будут расстреляны! То есть, «сдав» их, организаторы переворота совершили низкое предательство по отношению к соучастникам готовившегося переворота. Но если они лишь оклеветали своих армейских коллег, то это выглядит еще безнравственнее. Хуже, чем трусость, — это подлость негодяев, спасавших свою собственную шкуру. Как ни крути, а поступки членов «команды» Тухачевского аморальны и преступны по любым меркам.

Обращает на себя внимание то, что следователи-профессионалы не спешили проводить первые допросы арестованных. Тухачевский, арестованный 22 мая, не допрашивался — до 25-го, а Фельдман, выразивший готовность давать показания уже 15 мая, попал к следователю только 19-го числа. И это не было случайностью. Такая «выдержка» делалась умышленно, с расчетом на то, что, оказавшись в первый раз в жизни в одиночной камере, изолированной от внешнего мира, арестованный пребывал в состоянии стресса, когда минуты тянутся как вечность. Полная изоляция, отчаяние от потери перспектив дальнейшей своей судьбы заставляли тысячу раз «прокручивать» в подсознании обстоятельства, вызвавшие заключение.

В мучительных душевных пытках от ощущения неизвестности воля быстро иссякает, ломается, и, когда арестованного вызывают на допрос, он воспринимает встречу со следователем почти как обретенное благо. Однако та поспешность, с которой стал давать показания Тухачевский, поразила даже специалистов НКВД. Следователь Ушаков-Ушамирский, который вел дело Тухачевского, рассказал: «Я его пальцем не тронул и был поражен, что такой сильный физически и духовно (маршал, герой войны) так сразу во всем признался».

Но есть и другая причина слабости, приведшая заговорщиков к признаниям. Эти люди не прошли царские тюрьмы, подобно революционерам-профессионалам. «Командуя» воинскими соединениями, они сами не ходили в штыковую атаку, у них не было возможности закалить свое мужество. Они были и дилетантами политической борьбы, да и бороться им было не за что — у них отсутствовала идея, высокий смысл, ради которого можно было пойти с гордо поднятой головой на эшафот. Единственное, что какой-то период могло удерживать их от разоблачения подельников, была робкая попытка не демонстрировать собственную трусость. Но когда следователи предоставляли им уличающие показания других подследственных , они «сливали» признания, уже не испытывая «угрызений совести». Предательство уже не ущемляло остатки стыда за проявленное малодушие. Теперь, услужливо сдавая сообщников, заговорщики выгораживали только себя.

В следственном деле сохранились собственные показания Тухачевского, «написанные его рукой на 143 страницах»! Они «аккуратно разделены на несколько глав, с подпунктами, исправлениями и вставками. Написаны они четким почерком со всеми знаками препинания, абзацами и примечаниями. В них он последовательно, поэтапно и скрупулезно вскрывает детали заговора». Свой «эпистолярный труд» он завершил 1 июня.

Тухачевский предварил его пояснением: «Настойчиво и неоднократно пытался отрицать как свое участие в заговоре, так и отдельные факты моей антисоветской деятельности, но под давлением улик следствия я должен был признать свою вину. В настоящих показаниях я излагаю свою антисоветскую деятельность в последовательном порядке». Обусловливая хронологическую линию, он писал: «В 1928 году я был освобожден от должности начальника штаба РККА и назначен командующим войсками ЛВО.

Будучи недоволен своим положением и отношением ко мне со стороны руководства армии, я стал искать связи с толмачевцами. Прежде всего я связался с Марголиным... Я договорился с ним, что мы будем поддерживать связь и... выявлять несогласных с политикой партии работников».