Лев Исаков - Русская война: Утерянные и Потаённые

Они тот предельный граничный пункт, доступный обозрению, к которому сходятся все видимые связи заговорщиков, и за которым начинают шевелиться – проступать другие, невидимые: из английского посольства, из гвардейских казарм, из дворцовых покоев, отсюда выйдут два отряда цареубийц; Платон Зубов будет вести переговоры с Павлом об отречении – Николай Зубов нанесет первый удар императору; Платон Зубов будет при Александре I в минуты ожидания подхода гвардейских полков – Николай Зубов прогонит караул, попытавшийся войти в замок; Платон остановит императрицу, прорывавшуюся в спальню…

Платон и Николай будут сопровождать Александра I при обходе присягающих полков гвардии и уедут с ним навсегда из Михайловского замка в открытой коляске, один рядом, – другой на запятках…

Невероятная активность и еще более невероятное постоянное Второе Место…

Правда, меня пока более интересуют перемещения Валериана, тут статья особая: Платон – юго-западное и западное направление русской политики, потемкинские традиции, их продолжение вплоть до 1853 года; ему и Николаю легко и просто установить ходы с англичанами через красавицу-сестру, они участники антифранцузского, противореволюционного окружения Великой, под знаменами Суворова воюющие в Европе с трехцветной заразой; но вот Валериан с загадочным крючком Персидского похода, так зацепившего Англию, и теперь возобновляемого в сумасбродном походе Платова – но в ином направлении, по следам-костям Бековича-Черкасского; куда пойдут Перовский и прочие – ему и англичанам сговориться трудно…

А и был ли сговор – присутствовал ли Валериан в событиях 11–12 марта? Каждый второй из конфидентов ссылается на его участие в «деле», но никто его не видит, лично не разговаривает, он то «вышел», то «не подошел», то его «только что видели».

Ну да бог с ними, не всякий будет правдив в опасном деле, отнюдь не все участники заговора расплодились записочками и подхваченными разговорцами в александровские и особенно николаевские времена, косо посматривавшего на комплоты и заговоры – но вот другое, на общем собрании конфидентов вечером 11 в доме Палена, где тем не менее распоряжает всем Платон Зубов, откуда уже отрядами они пойдут в Михайловский замок – его тоже нет: речи говорят Платон и Пален, бутылки открывает Николай; в паре свидетельств говорится, что все три брата пошли с колонной Беннигсена, но это очевидная путаница, авторы мемуаров, а за ними и повторители, кажется, не знают, что у Валериана ампутирована нога и по этой причине в пешем строю с перебежками и затаиваниями – ведь шли убивать императора! – он малоподходящ; о каких-либо действиях Валериана в замке – ничего, он как дух дошел до его стен и растворился бесследно.

Во всех ходах заговора – если убрать слова и оставить действия – самую значительную роль играют Платон и Николай.

Платон ведет переговоры с Павлом об отречении; Платон останавливает вдовствующую императрицу и принуждает ее присягнуть сыну; Платон охраняет императорскую фамилию, а Николай главный вход в Михайловский замок по парадной лестнице от внешних караулов кордегардии до подхода гвардейских полков…

И странная сцена – Пален резко обрывает истерику Александра Павловича:

– Перестаньте быть мальчишкой – идите царствовать!

Чертовски выразительно, сочно, но… Это полагать, что Александр мальчишка? А Пален орел-кондотьери? Но через несколько дней он будет отставлен, сослан и безропотно подчинится, где-то чуть-чуть переступив черту дозволенного актерства: мол, вдовствующая императрица не может его видеть – но у ней тогда очень избирательное зрение, Беннигсена, Зубовых непосредственно убивавших ее мужа она видеть может, Палена, который «опоздал»?! «заблудился»?! – нет! Уже это отсутствие в решающий момент в главном месте срывает с Палена все драпировки, дело проведено без него, он в нем не главарь-совершитель, гешефтмахер, более используемый, чем возглавляющий, энергические токи заговора идут помимо него.

Николай, зарубивший камер-гусара у входа в императорскую спальню – ай, крепки русские головы в 1801 году; выжил, остался только страшный сабельный шрам на голове – проломивший голову Павла золотой табакеркой, скорее всего фатально – на следующие дни очевидцев, допущенных на отпевание будет потрясать страшная гематома вокруг левого виска покойного; великолепно, барской пощечиной дежурному офицеру оборотивший караул преображенцев, бросившийся на шум из кордегардии во дворец – за ним в тот момент не было и десятка заговорщиков; сопровождавший Константина, то ли охраняя, то ли арестуя; и в завершение дела запрыгнувший на запятки открытого экипажа, увозившего Александра, знаменуя едва ли не полное Зубовское преобладание – один советует; другой охраняет.

Вот выразительная сценка, опять приподнимающая маски, когда прибывший неопознанно отряд Палена возбудил тревогу, Платон (с Беннигсеном) бросается в самое опасное место, ему навстречу, как должно ГЛАВЕ ЗАГОВОРА – Николай, как заместитель, остается при Павле. В этот момент исполнительный Беннигсен обнаруживает подчинение не Палену, Платону Зубову, готовый обнажить оружие против официального главаря, как военный заместитель; другой Николай – которому можно довериться безусловно и во всем…

И сбой… первую неудачную попытку привести войска к присяге предпринимают Платон и Николай, но один был далек от армейской среды, будучи «генерал – фельдцейхмейстером», а не «фельдмаршалом», второй незначителен; естественно было бы появление воина – Валериана, героя Польской и Восточных кампаний, ветерана на деревяшке – его не сталось; только выход Александра к лично преданным ему семёновцам запустил процесс принятия присяги.

Любопытно, что во многих мемуарах проходит одно и то же наблюдение: рядовой состав гвардии идет на переворот неохотно, едва ли не под оплеухами (sis!); это воистину «верхушечный переворот»: никто из низов не переместился вверх, никто в верхах от того свою карьеру – судьбу не переменил; Зубовы не вернулись к положению державных властелинов, Яшвиль и Пассек не обратились в Орловых, ни один вахмистр Конного полка Потемкиным не стал; как ирония, выше всех вознеслись те камер-гусары, которых разбросали сабельными ударами у входа в спальню – взяты камер-лакеями к вдовствующей императрице; и в заминке с присягой, будь Александр чист, он мог, воззвав к войскам, по-карать заговорщиков грозно и страшно, очиститься разом; а и полуучаствуя, мог от них отряхнуться – лес гвардейских штыков был не их, скорее его. Он же показывает свою близость, сначала «княжеской», потом «лево-романтической» части заговора, оглашая в манифесте желание править по заветам бабки, а потом создав всероссийски известный «Негласный комитет» – имя то какое! – начисто обеляя заговор. Это уже давно ставит живописателей – кондитеров Благословенного в неудобное положение, участие – знание Александра I о заговоре настолько очевидно, что беспорочный бело-голубой ангел не проходит, надобно добавить еще и детского инфантилизма – не знает, что русские перевороты завершаются уничтожением венценосцев, традиция не признает отречения: сколько их уже было? – да уж штук до 6… Идя в толщу, перевороты рождали контрперевороты, на генералов – поручики, на поручиков – унтер-офицеры, и Орловы открывали путь Мировичам и Опочининым. Впрочем, это даже и странно не понимать Сыну Великой, воспитывавшемуся в буйном интриганстве и женского, и великого двора – через 10 лет, отдавая должное Александру Наполеон назовет его византийцем; через 11 лет Александр переиграет его на все сто в канун 1812 года и как дипломат, и как сверх того – политик.